Любовь и бунт. Дневник 1910 года

18 октября

Встала поздно, вся разломанная, больная и несчастная вечным страхом какой-нибудь неприятности и протеста. Оглянувшись назад на эти четыре месяца страданий моих, я вспоминаю игру кошки с мышью, то есть Льва Николаевича со мной. Я мучалась, что семь тетрадей дневников у Черткова, и просила Льва Ник – а их взять. Лев Ник. две или три недели меня промучил, отказывая, довел до отчаяния – и взял, чтоб положить в банк. Я заболела нервной болезнью, еще до истории с дневниками, – он день оттянул и приехал, когда мое нездоровье от этого ухудшилось.

В Кочетах он жил умышленно долго, потому что знал, что я должна быть ближе к Москве для издания нового, и эта разлука и беспокойство о нем меня измучило – а он упорно жил и не ехал в Ясную.

Когда в последний раз моего пребывания там я со слезами просила его хоть приблизительно назначить срок его возвращения, приехать хотя бы к моим именинам, – он сердился и упорно отказывал.

Когда я спрашивала его, какую бумагу или завещание передал он недавно Черткову, он сердился и упорно отказывал мне сообщить.

Каждую минуту ждешь нового отпора, и это вечное ожидание чего-нибудь недоброго, каких-нибудь новых решений с дневниками, рукописями и завещанием делают мою жизнь нервной, тяжелой и невыносимой.

А когда сегодня он перед обедом проснулся, и был вял, и не стал обедать, на меня напало мучительное беспокойство и я готова была на всякие для него жертвы, на то даже, чтоб он опять видался с Чертковыми, которые теперь мне более, чем когда-либо, враги, после того как Лев Ник. у них не был три месяца. И точно он очнулся, стал ближе со мной, с Сашей, которая вся отдалась служению отцу, и только ей радости что интерес к лошадям и ее маленькому именью – Телятинкам.

Мало сегодня занималась; большой разлад во мне и физический и моральный. Стала даже ослабевать в молитве. Наклеивала вечером, после сна, газетные вырезки, писала письма. Погода ужасная; вьюга, снег, к вечеру все обледенело и 6 градусов мороза.

...