Любовь и честь

Остальные тоже уселись и вернулись к своим разговорам. Только несколько человек с кружками то ли держались поближе к печи, то ли хотели слышать наш разговор. Я представил Макфи Горлову, и тот невозмутимо пожал ему руку, ничем не выдавая, что не знает английского.

— Вы, вероятно, приехали только сегодня? — спросил майор.

— Два часа назад, — кивнул я.

Макфи пожелал представить нас и другим кавалеристам. Норвежца Ларсена мы не только знали, а даже воевали вместе в Крыму. Эта встреча обрадовала Горлова, и, поскольку разговор дальше пошел на французском, он царил за столом, рассказывая армейские байки, вспоминая былые бои, и заодно пояснил Макфи, почему он иногда называет меня «светлячок». Он сказал, что у меня всегда перед кавалерийской атакой глаза светятся, как у безумца…

Мы еще долго сидели в таверне, где была масса народа со всех концов света, приехавших в далекую Россию в надежде разбогатеть. Пайки Горлова становились все живописнее, и он добавлял такие невероятные подробности и подвиги, что быть героем его рассказов было скорее стыдно, чем приятно.

Он веселился целый вечер, пока хозяин гостиницы с поклоном не вручил нам ключи от комнат.

— Спокойной ночи, граф Горлов. И вам спокойной ночи, сэр.

— Граф? — переспросил я, пока мы с трудом взбирались по лестнице. — Так ты, значит, граф? Почему ты об этом молчал?

— А ты никогда не спрашивал, — сонно ответил Горлов, пошатываясь и цепляясь за перила.

5

Комната оказалась даже уютнее, чем те, в которых мне доводилось останавливаться в Париже или Лондоне. Я сел на свежую белую простыню и уставился на узкое замерзшее окно, словно все еще не веря, что добрался туда, куда уже и не надеялся доехать живым.

Я покопался в сумке и достал шкатулку с бумагами и письменными принадлежностями. Здесь были обрывки моих дневников, начатые, но так никогда и не законченные письма и стихи. Но среди них была только одна бумага, которая интересовала меня. Это было мое рекомендательное письмо, написанное Франклином французскому послу. И теперь, прибыв наконец в Санкт-Петербург, я сделал то, чего не делал три месяца, — еще раз прочитал текст письма.

После этого я снова спрятал письмо, разделся и лег спать. Но сон не шел ко мне. Ответственность возложенной на меня миссии не давала мне уснуть. Сама по себе ответственность меня не путала — я был уверен, что справлюсь. Если сам Франклин, похоже, был в этом уверен, то уж двадцатичетырехлетним кавалерийским офицерам самоуверенности не занимать.

Важность порученной мне задачи давила на меня как камень. То, что я все-таки добрался сюда, благодаря Богу и сабле, было ничто по сравнению с тем, что предстояло сделать.

И, тем не менее, лежа под теплым одеялом в уютной гостинице в Санкт-Петербурге и глядя сквозь замерзшее окно на мерцающие звезды, я искренне верил, что все сделаю как надо. Верил потому… потому что верил. Я верил в Америку и в себя, американца. Я был твердо уверен в том, что сын короля рождается не умнее, и не здоровее, и не лучше, чем сын фермера (правда, и наоборот). И как все люди, я считал, что Господь думает так же.

И мне казалось, что Екатерина тоже мыслит, как я, ведь она не родилась императрицей. Она стала ей благодаря своему уму и таланту, а уж одно это говорит о том, что, выслушав мою речь «Америке быть!», она сразу согласится со мной.

6

Следующим утром я поднялся чуть свет и, приказав принести в мой номер горячей воды, наконец помылся и побрился. Отдав в стирку свой походный мундир и грязное белье, я переоделся в штатское, так как хотел приберечь парадную форму до нужного момента. Постучав в комнату Горлова и не дождавшись ответа, я спустился вниз. Я позавтракал горячим чаем и черным хлебом с сыром, затем надел шубу и вышел на улицу.

Был конец ноября — для этих широт начало зимы, — и вовсю сияло солнце. А вот летом погода здесь, наоборот, чаще пасмурная. Во всяком случае, так мне рассказывали в Лондоне.

По сверкающим под солнцем снежным улицам бойко мчались сани.

К моему удивлению, у гостиницы стояли сани Петра, и сам он, улыбаясь, явно поджидал случая подзаработать. Я поздоровался, улыбнулся в ответ и уселся в сани.

— Невский проспект!

Он кивнул и щелкнул языком.