Любовь и другие диссонансы

И она действительно замолчала. Мы выехали на широкий проспект. Как только мы оказывались в пробке, Анна сворачивала в одну из маленьких улочек, и мы возвращались на проспект в паре километров от прежнего места.

— Самое важное слово в Москве — это «пробка». По-немецки это stau, да? А как по-польски?

— Korek.

— У нас в Москве страшные korek, и я вынуждена их объезжать. Не люблю стоять в korek. В Берлине таких не было. Меня это удивляло. Может, хотите выпить? В бардачке должна быть кола…

Я открыл бардачок, и среди документов и дисков нашел бутылку колы. Она была обмотана кружевными трусиками и перевязана розовой ленточкой.

— Вы уверены, что?.. — начал я в замешательстве.

Анна вздохнула и сказала:

— Извините. Это машина моего мужа. Он иногда преподносит мне подобные сюрпризы.

Свернув к тротуару, она остановила машину у небольшого киоска. Вышла и вскоре вернулась с бутылками, минеральной воды и сока.

Когда мы тронулись, она расплакалась. Ее трясло от рыданий. Она плакала так, словно была совсем одна. Подвывая, как обиженный ребенок. Я давно не видел, чтобы кто-то так плакал. Может, Свен на угольной куче в Панкове? Или я сам на балконе в Майнце? Я не знал, что мне делать.

— Расскажите мне об этом здании, слева. Вы меня слышите? Скажите мне что-нибудь прямо сейчас! — говорил я все громче. — Сейчас! Вы слышите меня?!

Она резко свернула на парковку, достала из сумочки носовые платки и привела себя в порядок.

— Простите, — прошептала, касаясь пальцами моих губ, — простите…

Минуту спустя мы поехали дальше.

Машина остановилась рядом с входом в какой-то, как мне показалось, большой парк. Мы вышли. По обе стороны от входа, вдоль ограды, тянулись ряды палаток, где продавались цветы и венки. Это было кладбище.

— Я опять вас напугала? — спросила она обеспокоенно, заметив мое замешательство.

— Ну почему же, — ответил я, — мне часто случается бывать на кладбищах в городах, куда я приезжаю. Это какое-то особенное кладбище?

Мы медленно шли по узким заасфальтированным дорожкам. Такого тесного кладбища я еще не видел. Иногда между могилами вообще не было прохода.

— Не для меня. Могил моих близких в Москве нет. Здесь похоронены некоторые мои знакомые по архиву. Сейчас на Ваганьковском уже не хоронят обычных людей, только знаменитостей.

— Ваганьковское? Так оно называется? — уточнил я.

— Да. Самое большое в Москве. Здесь более ста тысяч могил и похоронено более полумиллиона людей. Некоторым захоронениям много сотен лет, это очень старое кладбище. А есть братские, где похоронены десятки умерших.

Мы остановились у могилы, окруженной прямоугольником оградки. Из поросшего травой квадрата тянулась к небу мужская фигура, словно вырастая из постамента. Она была обернута каменной тканью, за плечами виднелась гитара. Я взглянул на лицо.

— Высоцкий! — воскликнул я растроганно.

— Вы знаете, кто он?

— Не то слово. В Польше Высоцкого не просто знают, его почитают, — ответил я.

— Сколько вам было лет, когда он умер?

— Двенадцать. Тогда в Москве была олимпиада…

— А вы тогда его слушали?

— Нет. Но ближе к концу девяностых слушал. И не только слушал, но играл, пел и учил наизусть его стихи.

— Значит, в Польше Высоцкого любят? — улыбнулась Анна.

— Мне кажется, у ваших властей не было причин его любить.

— У властей нет. А вот люди его обожали. Власть полюбила его только после того, как он умер. Причем не сразу, спустя время. А сейчас его стихи печатают в школьных учебниках как классические произведения, его именем названы улицы, бульвары, аллеи, скверы, набережные, переулки… На конверты наклеивают марки с его изображением. Записи его песен брали с собой космонавты. Россия его простила.

— Простила? Но за что?! — воскликнул я.

— За то, что умер… — ответила Анна спокойно. — Множество людей побывали в нашем архиве в связи с Высоцким. В особенности их интересовали его грехи. Люди обожают разоблачать героев и осквернять их память…

— Ну да, всем известно, что Высоцкий пил. Много. Но в России это в порядке вещей, ведь так? — горячо заступился я за любимого поэта.

— Не стоит так нервничать, — сказала Анна, — я не собиралась развенчивать его в ваших глазах. И не за тем вас сюда привела…

— А вы попробуйте. Я закурю, а вы начинайте развенчивать.

Она улыбнулась:

— Может, меня угостите? Я редко курю, но сейчас вот захотелось.

— Предупреждаю, это крепкие поддельные польские «Мальборо», — ответил я, тоже улыбаясь.