Любовь и Ненависть

Отвращение к Земле и НебесамЗаменяет им любовь, известную всем вам.Прохладной осенью и жарким летом

Стучат их гнусные скелеты,Совокупившися костями, они млеют,От злобы к человеку лишь немеют…

Эта поэма позже (она стала частью третьей песни «Гражданской войны в Женеве») как бы давала сигнал всем жителям долины Валь-де-Травер: по отношению к Руссо можно действовать безнаказанно. Пастор де Монмулен произносил по воскресеньям пламенные проповеди, направленные против Руссо. Даже маленькие мальчишки настолько осмелели, что бежали за Терезой, свистели ей вслед и осыпали бранью. Жан-Жак во время своих продолжительных прогулок, казалось, слышал, как крестьяне издалека кричали своим женам: «Быстрее принеси ружье, я сейчас влеплю пулю в этого богохульника, который осмеливается марать пол в нашей дорогой церкви!» По ночам, несмотря на выставленную по приказу Фридриха II охрану, на оконные ставни Руссо обрушивался град булыжников.

Напуганный до смерти, он бежал. Терезе велел как можно скорее собрать вещи и присоединиться к нему. Он укрылся на острове посреди озера Бьен. Это было недалеко. Руссо надеялся, что там их никто не найдет и не тронет.

Но опасность все-таки была — ведь теперь они находились на бернской территории. А власти города — он это знал — вовсе не желали терпеть рядом с собой этого возмутителя спокойствия. Был издан указ, приписывающий ему покинуть Берн в двухнедельный срок. Едва Жан-Жак обрел столь желанный покой, как ему вновь пришлось собирать вещи и искать другое место. Он горько жаловался судебному приставу в Нидо: «Разве не слишком поздно сейчас, перед зимней стужей, высылать прочь человека? Где найти ту страну, которая готова меня принять, — мои книги сжигали повсюду? Не проявят ли ваши превосходительства доброту ко мне, не найдут ли для меня что-нибудь вроде пустынного замка, в темнице которого я мог бы провести остаток своей жизни?

Если возникнет вопрос о расходах, то смею Вас заверить, что у меня достаточно денег, чтобы обеспечить свои скромные потребности. Я готов дать Вам честное слово, что больше не причиню никому никакого беспокойства. Действительно, если Вам будет легче, лишите меня бумаги, чернил, пера, чтобы я не смог написать ни строчки. Позвольте мне сохранить у себя только несколько книг. Я прошу только об этом, а также о разрешении время от времени совершать прогулки по саду…»

Вольтер чуть не лопнул от смеха, когда узнал о письме Руссо.

— Этот проповедник свободы для всех, — воскликнул он, — этот апостол свободы предпочитает сам сидеть в темнице! — Эта идея показалась ему такой забавной, что он смеялся, пока не закашлялся.

Представители бернской власти лишь еще раз бесстрастным тоном повторили свое распоряжение: Жан-Жак должен немедленно убраться из пределов их города. Ему снова пришлось покидать Терезу. Бедная женщина должна была следовать за ним через какое-то время со всеми его книгами, рукописями и прочим багажом. Он уехал в Страсбург, до конца не решив, стоит ли принять приглашение англичан погостить в их стране или отправиться в другое место. Жан-Жака позвал к себе и его основной издатель Рей из Голландии, но ехать туда было опасно — там тоже жгли на костре его книги. Руссо доехал до Базеля, там остановился в гостинице.

Грустные мысли не покидали его. Он размышлял, какую высокую цену пришлось заплатить за короткие моменты признания. Дети, друзья, положение в обществе, состояние — все, все было принесено в жертву для того, чтобы добиться понимания со стороны Вольтера.

Не отдавая себе отчета в том, что делает, Руссо нацарапал зубцом вилки на столе: «Жан-Жак Руссо, поставленный вне закона, в бегах, совсем больной». И эту надпись через многие годы владельцы гостиницы будут с гордостью демонстрировать своим постояльцам.

Вскоре Руссо почувствовал себя лучше. Он понял, что не все пропало. Весть о его изгнании из Мотье, о просьбе к бернским властям позволить ему провести остаток жизни в тюремной камере способствовала росту симпатий к нему во всех городах, через которые он проезжал в поисках постоянного пристанища, многие жители выходили на улицы, чтобы поглазеть на него и радушно поприветствовать. Разве не были эти толпы людей его самым убедительным ответом Вольтеру?

— Теперь не нужно жалеть Руссо, — говорил де Сен-Ламбер своим друзьям в Париже. — Он путешествует в компании своей возлюбленной — славы.

Но Руссо все еще не мог решить, куда ехать: в Германию или в Англию. Англия ему казалась такой далекой, такой странной, такой холодной. Но, с другой стороны, в Германии этот Фридрих Великий.