Любовь и ненависть

Великое это дело — вера в человека! А ее-то как раз нам иногда недостает. Почему это происходит? Где причина этого неверия? В привычке видеть в людях только дурное, потому что оно, подобно всякой дряни, плавает на поверхности? Подмечать человеческие слабости легко и просто. Еще легче возбуждать неприязнь и злобу. Но надо видеть в каждом человеке прежде всего человека с его судьбой, заботиться об этом человеке. "Это нелегко", — отвечает мне чей-то голос. А что дается легко? Легко ничего не делать. Существовать легко, жить трудно. Но ведь вся прелесть человеческого бытия заключается в целеустремленной жизни… Об этом я знал я раньше, но как-то не вникал в существо такой простой истины.

У причала нас встретил командир дивизиона. Я доложил ему о походе, и он тотчас ушел в штаб, чтобы оттуда информировать обо всем командира базы. Я зашел в кают-компанию, встретил там врача и Струнова. Старший матрос, был уже переодет и чувствовал себя неплохо. Мне захотелось поговорить с Шустовым об Ирине, продолжить неоконченный разговор у острова Палтус. Зашли в мою каюту. Кок подал нам крепкого чая.

Фотография Иринки всегда стояла на моем письменном столе. На вопросы офицеров я отвечал, что это моя сестра. Когда же на корабле появлялся Дмитрий Федорович, я прятал фотографию в стол. Мне неловко было, что Шустов увидел ее у меня в каюте, и в то же время я рад был встрече с человеком, который знает эту женщину. Я попросил его рассказать о ней. Врач не спешил. Неожиданно он задал вопрос, показавшийся мне странным:

— Сколько вам лет?

— Двадцать семь, — ответил я настороженно.

— Вы воевали?

— Нет.

— Странно. — И на лице его появилась обеспокоенность. Она невольно передалась и мне.

— Почему странно? Я был подростком.

— У вас седые волосы.

Я рассмеялся неожиданной шутке и все же решил посмотреться в зеркало. Да, виски были по-настоящему седыми. Серебристый иней сверкал кое-где и в моей жесткой, щетинистой шевелюре.

— Вчера этого не было, — уверенно сказал я, изумленный неожиданным открытием.

Он понимающе кивнул. Значит, это случилось сегодня, сейчас. Вот, оказывается, как седеют люди.

— Ничего, вам это идет, — сказал он ободряюще я тихо улыбнулся.

— Вы давно знаете Ирину? — спросил я стремительно.

— Мы вместе учились. — Он посмотрел на фотографию. — Интересная девушка. После института меня на флот направили. Собственно, сам напросился. А с ней у нас так, шапочное знакомство было, — добавил он поспешно и смутился. — Собственно, я ее не видел с тех пор, как она уехала с мужем из Ленинграда. Вам она пишет?

Я ответил, что никогда не переписывался с ней, и осторожно спросил, писала ли она ему. Он отрицательно покачал головой. Я смотрел в его маленькие карие пытливые глаза и читал в них невеселые мысли: "Значит, и ты о ней ничего не знаешь? А я-то думал…" Может быть, это были не его, а мои собственные мысли и он читал их в моих глазах.

Мне определенно нравился этот человек, бросивший Ленинград, где его оставляли в аспирантуре, научную работу. Ради чего? Что влекло сюда этого хрупкого юношу?

— Не скучаете? — спросил меня Шустов.

— Некогда. Все время на корабле.

— Не верю, — сказал он, испытующе глядя мне в глаза. — Вы говорите неправду. А это?

Он кивнул на фотокарточку. Трудно было возразить. Действительно, я лгал, говоря, что не скучаю, но скука эта посещала меня не так уж часто.

— А я скучаю, — признался он. — Давайте будем скучать вместе?

У меня здесь не было близких друзей, и вот человек, понравившийся мне с первого взгляда, предлагает свою дружбу. А я не ответил, по существу, не принял его дружбы. Я боялся. Чего? Да как сказать, может, боялся иметь рядом с собой друга, влюбленного в мечту моей юности, почувствовал в нем соперника. В то же время мне нравились чистота его чувств и несколько наивная доверчивость.

Мы простились тогда с чувством недоговоренности. Но я был уверен, что время все утрясет, оно, невзирая ни на какие обстоятельства, не подчиняясь никаким авторитетам, лицам и рангам, сделает свое, только ему подвластное дело. И оно, это время, представлялось мне не только мерой расстояния от одного события до другого. Я видел его более образно: оно казалось мне огромным, вечно вертящимся колесом истории, в котором бурлило, точно горная река, то, что мы называем жизнью.

Время шло. Оно пробило брешь в полярной ночи, и в эту брешь сегодня впервые выглянуло солнце. Мы ходили встречать его. То есть что значит ходили: поднялись на невысокую скалу здесь, недалеко от причала, и приветствовали столь долгожданное солнце.

День выдался как по заказу: небо легкое, просторное, без единого облачка. Снежно, морозно, и видно далеко. Полдень был отмечен величественным зрелищем. В двенадцатом часу зардел южный горизонт. Сначала розовые, нежные тона с яркими переливами. Потом краски становились все гуще и сочней, они разливались во все стороны: прямо на глазах разгорался багровый костер, раздаваясь вширь и ввысь. Казалось, где-то далеко на юге полпланеты горит, а пламя от этого необычного пожара вот-вот вспыхнет и растопит глубокие северные снега.