Любовь и ненависть

Мне ничего другого не оставалось, как пойти и… поругаться. В пути я готовил для нее резкие и не весьма приятные слова. Но произнести их не пришлось: библиотекарша была не одна. У деревянного барьера стояла та длинноносая юная незнакомка, о которой я уже начал забывать. Они о чем-то разговаривали. Я поздоровался сухо и не очень приветливо.

— Вы опоздали, — сказала библиотекарша с подчеркнутой любезностью и кивнула на девушку, в руках у которой я теперь увидел "Журбиных".

— Жаль, — сказал я, не очень решительно взглянув в глаза девушки, и прибавил: — Но есть надежда…

— Попросите Мариночку, может, она вам уступит, — не очень деликатно подсказала библиотекарша.

— Пожалуйста, я могу потом, после вас, — учтиво предложила девушка.

— Нет уж, сначала вы читайте, — запротестовал я и, набравшись решительности, прибавил: — Только обещайте передать книгу прямо в мои руки.

Девушка заулыбалась и сказала равнодушно и даже удивленно:

— Обещаю.

Мы вышли вместе с ней и, задержавшись у афиши, начали договариваться о встрече.

— Приходите завтра в кино на второй сеанс, — вдруг предложила Марина. — Я принесу вам книгу.

— Так быстро? Вы же не успеете.

— Успею. Подумаешь — триста страниц.

Так состоялось наше знакомство.

Поздним вечером, вернувшись в свою каюту, я взглянул на фотографию Ирины и первый раз увидел в ней жену своего товарища, даже проще — замужнюю женщину. Чего я ждал от нее? На что надеялся? Ждал, что однажды мне на пути встретится девушка, удивительно похожая на Иру, и я буду приятно поражен таким сходством?

Марина не была похожа на Иру решительно ничем, но я радовался, ожидая свидания с ней. Я замечал, как в душе начинал разгораться много лет спокойно и ровно теплившийся огонек. Он вспыхивал, тревожил, отвлекал мысли, стараясь завладеть мной целиком. Я немножко побаивался его, но гасить не собирался.

На другой день купил два билета в кино на самый последний ряд. Какой фильм шел, не помню: должно быть, не соответствующий моему настроению. Я не следил за экраном, а больше, правда украдкой, наблюдал за своей соседкой.

Когда мы вышли из клуба, я осторожно спросил ее, кто она и почему ее давно не было видно на улицах нашей Завирухи.

— Я полгода отсутствовала, на курсах была, теперь работаю механиком на маяке, — охотно сообщила она и, улыбнувшись, добавила: — Вам свечу. В летнее время мы безработные, книги читаем. Зато зимой…

Да, зимой маяк светил круглые сутки… Я взглянул на часы: без четверти одиннадцать, в Москве куранты скоро пробьют полночь, а здесь солнце висело низко над морем, должно быть над самым Северным полюсом, и не собиралось уходить за горизонт. Небо играло причудливыми переливами, точно северное сияние, море искрилось и сверкало ослепляюще, чайки сновали в золотистых лучах между морем и небом в каком-то неистовом восторге и, казалось, размахивали то белыми, то сизыми, то огненно-рыжими крыльями.

Простились у ее дома. На всякий, случай я спросил:

— Надеюсь, теперь вы никуда не исчезнете?

— А вы как хотите? — спросила она, с мальчишеским задором глядя на меня и подчеркивая слово «как». Право, в ее взгляде и в манерах было нечто мальчишеское, но милое и трогательное.

— Я хочу, чтобы вы не исчезали: иначе с кем же мне в кино ходить.

— Будет по-вашему, — бросила она и неожиданно быстро ушла домой.

В этот вечер я уже не разговаривал с Ириной, вернее, с ее фотографией. Я читал «Журбиных», останавливаясь на пометках, сделанных ногтем, и был уверен, что это метки Марины.

С Мариной мне было приятно и легко, и я искал с ней встречи. Но чрезмерная занятость, — должно быть, вечный бич моряков — не позволяла выкроить свободное время. Прошло, наверное, дней пять, как мы не виделись.

И вот наступило долгожданное воскресенье. С самого утра погода обещала быть более чем снисходительной: светило солнце, ему не мешал тонкий слой разорванных облаков, уснувших над самой головой. Весь горизонт был чист и светел. Термометр показывал семнадцать градусов — для наших краев это предел, и я решил выйти без плаща, в тужурке. По совести говоря, немножко волновался.

Завируха наша разбросала свои домишки, большей частью деревянные, по каменистому косогору без всякого строя и порядка. Созданию улиц мешают огромные валуны, а то и целые скалистые холмы. Улиц в поселка всего лишь три. Центральная, асфальтированная и застроенная двух- и трехэтажными зданиями, тянется всего на каких-нибудь двести метров. Две другие улицы напоминают неблагоустроенные горные дороги, по сторонам которых кто-то понаставил несколько десятков сборных деревянных домиков. Зелени, разумеется, никакой, если не считать чахлых карликовых березок, посаженных лет пять назад на опытном скверике, да нескольких кустов и ярко-зеленой травки у штаба базы.

Но сегодня Завируха мне показалась привлекательной, даже нарядной и бесконечно родной. Все кругом было ярко, бодро, весело.