Любовь и Рим

Она улыбнулась, как ему показалось, чуть жалко, потом вдруг остановилась, сняла тунику и бросила на траву. После чего повернулась и, вначале робко, а потом истово прижалась к Элиару. Ее тело там, куда обычно не доставали лучи солнца, было беспомощно-белым, загадочно мягким… Спатиале льнула к Элиару, а он напряженно выжидал, сам не зная, чего. Оттолкнуть ее? Но она не поймет, эта несчастная девушка, привыкшая к мужчинам-повелителям, их безжалостной поспешности и грубоватой силе. Словно луч света промелькнуло воспоминание о волнах теплого нежного чувства, какие соединяли их с Тарсией с того дня, как они впервые увидели друг друга, и Элиар все-таки толкнул Спатиале, немного сильнее, чем хотел, так, что она споткнулась и упала. Он тут же подал ей руку, чтобы помочь встать, и увидел ее глаза, беспомощно-жалкие, как у побитой собаки. Сей же миг она потянула его к себе, на землю, и тут он почувствовал, как что-то плавится в его душе, выжигая чувство вины, и, враз решившись, поддался этой бесстыдной, испепеляющей чувственности, а Спатиале радостно покорилась ему.

Хотя Элиару случалось испытывать подобные вспышки чего-то первобытного, будь то ярость или желание, он невольно удивился себе, тогда как на лице девушки, после того как она встала с земли, появилось выражение безграничного удовлетворения и такой же преданности. Словно все в нем для нее вдруг стало понятным, привычным и отчасти даже родным.

С тех пор он спал с нею время от времени, как и другие. Им не удавалось часто видеться, и все-таки они виделись: Спатиале приходила при каждом удобном случае. Элиар встречался с нею не так, как с Тарсией, без чувства вины и тягостных раздумий о будущем, и его также мало интересовало, что думает об этом девушка. Впрочем, Элиар замечал, что она отказывает тем воинам, которые делили с ним палатку. Возможно, в ее понимании это было неким проявлением верности? А потом все закончилось — к тому времени наступила осень, и они уже вошли в Македонию.

Однажды она вызвала его среди бела дня — событие небывалое в лагерной жизни, и он нехотя пришел. Недавно прошел дождь, мокрые волосы облепили голову Спатиале, отчего девушка выглядела незнакомой, почти чужой. И выражение ее лица было странным, сосредоточенным, даже хмурым, словно она вдруг проснулась пасмурным утром и внезапно поняла, как тяжела жизнь.

Она стояла и молчала — голова опущена, как и уголки губ, никакого лукавства в глазах…

— Что тебе нужно?

Спатиале робко прикоснулась к его доспехам.

— У меня будет ребенок.

Элиар невольно вздрогнул, но продолжал смотреть прежним, спокойным, немного задумчивым взглядом.

— Почему ты пришла ко мне? — Он слегка усмехнулся. — Разве я единственный, кому ты можешь об этом сообщить?

— Если скажешь уйти, я уйду.

Элиар вспомнил, какое было у нее лицо, когда она впервые шутливо попросила позволения войти в его временное жилище. Что ж, отныне все в его жизни было временным. И эта девушка — тоже.

— Уходи, — сказал он.

Спатиале резко повернулась и пошла, почти побежала прочь. С того дня она старательно избегала его, Элиар видел ее все реже и реже и постепенно перестал о ней думать.

Вскоре они соединились в Македонии с другими легионами, и тогда Элиар впервые почувствовал, что значит быть частью огромного целого — воином пятой турмы, третьей декурии, первой алы. Он был точно зерно в одном из тысяч растущих на гигантском поле колосьев. Он понял это, когда их выстроили на равнине в три линии и чешуйки брони сияли как миллионы маленьких солнц. И он видел трепещущие перья на шлемах центурионов и горящий красной звездой полудамент главнокомандующего, и ощущал, как в нем вскипает сила, подпитанная всеобщим духом, пламенной жаждой битвы. Он был свободным и равным среди воинов, и на миг ему почудилось, что он наконец обрел свою родину. И свою честь.

ГЛАВА VIII