Любовь и Рим

Она кивнула на калитку. Он смотрел на девушку, как на помешанную.

— Если за ним гонятся убийцы, они поймут. Кровь… Тарсия мотнула головой. Может быть, не заметят. Темно.

— А там, внутри? Кто его примет?

— Я позову госпожу.

Элиар невольно усмехнулся. Женщины! Такая отчаянная смелость во имя… любви? Кажется, мужчины на подобное не способны. Он давно уже не был ни бескорыстным, ни безрассудным и все-таки, глядя в умоляющие глаза Тарсии, почему-то не мог отказать в ее просьбе.

Элиар похлопал раненого по щекам. Бесполезно: тот не проявлял признаков жизни. Тогда они с Тарсией подняли безвольное тело и потащили к калитке. Опустили на землю уже по другую сторону ограды, и гречанка быстро закрыла калитку на замок.

— Я не могу оставаться здесь, — сказал Элиар.

— Подожди немного! — взмолилась она. — Сейчас я приведу госпожу.

— Как ты пойдешь? Ты испачкалась в крови.

— Не очень сильно, — сказала Тарсия, — только руки. Я помою в фонтане.

Она бросилась к дому и в самом деле вернулась со своей хозяйкой. Когда Ливия приблизилась, Элиар поднял голову и не отрываясь смотрел на нее. Тарсия продолжала что-то сбивчиво объяснять, тогда как Ливия держалась очень спокойно. Однако при виде раненого у нее вырвался полувздох-полустон:

— Гай! — Но она тут же овладела собой и обратилась к Тарсии и Элиару: — Благодарю тебя и тебя…

Элиар поднялся с земли:

— Он придет в себя. Нужно только промыть рану, еще раз перевязать и уложить его где-нибудь…

— Луций в доме, — сказала Ливия, — в таблине, разбирает бумаги. Как раз сегодня я попросила позволения провести ночь в одиночестве. В мою комнату никто не войдет.

Тарсия потрясенно смотрела на госпожу:

— А если убийцы идут по следу?!

— Все равно. Сейчас подумаем о другом.

— Я не могу оставаться здесь, — повторил Элиар.

Ливия резко повернулась:

Боишься за свою жизнь? Сузившиеся глаза гладиатора полоснули Ливию презрительным ненавидящим взглядом, но он ничего не сказал. Между тем гречанка умоляюще прошептала:

— Нам не обойтись без твоей поддержки, Элиар! Прошу тебя, не уходи!

— Поднимите его, — приказала Ливия. — Я пойду впереди. Постараемся пройти незаметно.

Она взглянула на рабыню, и та впервые заметила, что глаза Ливий полны ужаса. Ее странно вытянувшееся лицо было очень бледно, тогда как на скулах явственно обозначились багровые пятна. Пытаясь унять мелкую дрожь, она то и дело до боли стискивала пальцы.

Предательски ярко светила луна, озаряя каждый камень, каждый листок на дереве. Ливия принесла покрывало, и они завернули в нее Гая, чтобы не закапать кровью плиты садовой дорожки и пол в доме.

Как им удалось пройти незамеченными? Должно быть, им помогали боги, а, быть может… что-то еще.

Крепко заперев дверь своей спальни, Ливия склонилась над Гаем. Было так странно видеть это бесконечно знакомое и в то же время казавшееся странно чужим неподвижное, желтовато-серое, как глина, лицо. Ливия принесла вино, уксус и чистые тряпки. Она была далека от мысли обратиться к Луцию и попросить его помочь, просто из человеколюбия и сострадания к такому же гражданину, патрицию, как и он сам. Никогда они не будут столь близки, чтобы она осмелилась пойти на это…

Гречанка держала светильник, тогда как Ливия и Элиар хлопотали над раненым. Сняли окровавленную одежду, промыли рану и хорошо перевязали полосами чистой ткани. Кровотечение почти прекратилось, и не было причин опасаться отравления. Слегка приподняв голову Гая, Ливия смочила его губы водою с вином, а после растерла виски освежающим маслом. В конце концов усилия привели к тому, что веки раненого дрогнули, и он приоткрыл глаза. Он медленно приходил в себя, выплывая из забытья, как из какого-то плотного, душного облака.

На мгновение Ливий почудилось, будто она смотрит на Гая чужим, оценивающим, бесстрастным взглядом, но потом она поняла, что в глубине души все-таки безумно рада видеть его, пусть даже при таких нелепых, ужасных обстоятельствах.

— Ты узнаешь меня? — с надеждой спросила она, прикасаясь ладонью к его волосам, — в этом жесте были и забота, и ласка, и нежность.

Посеревшие губы шевельнулись, и с них слетело полное облегчения и одновременно тревоги одно-единственное заветное слово:

— Ливилла!

— Гай, я знаю, тебе тяжело говорить, и все-таки ты должен сказать, кто тебя ранил и почему.

… Он плохо помнил, как, спасаясь от убийц, скрылся в маленькой роще, как полз по холодной и мокрой земле, как пытался и не смог вытащить кинжал, как немыслимым усилием воли заставил себя встать на ноги, а потом шел по улице, шатаясь от стены к стене, и ему чудилось, будто эти стены, теснясь, сами наваливаются на него, стремятся раздавить… Но главного он забыть не мог, оно врезалось в память и тут же стало неким клеймом, клеймом изгоя…

— Проскрипционные списки… Прости, я не должен был приходить к тебе…

— Ты поступил правильно, — мягко сказала она. — Куда ты еще мог пойти? А я сделаю все, чтобы тебя спасти.

Она не задумываясь дала такое обещание, потому что просто не представляла, что может поступить иначе.

В это время с улицы донесся шум. Послышались крики, лай собак, стук чего-то тяжелого, топот ног…