Любовь и войны полов

Но, к описываемому мною времени, громадная семья наша, переживала трагедию – она распалась и перестала существовать. Сёстры и брат разъехались на учёбу по разным городам и я остался один. Мы оставили большую квартиру в столичном сибирском городе и переехали в глушь, полную дикарей – нашего отца выбрали там мэром. И теперь, в этом краю домов без горячей воды, мне предстояло искать себе собратьев по разуму. В городке, где домашних телефонов и было-то, всего с 20 номеров. И наш был за № 7. В этой неожиданной ссылке, осталось лишь то немногое, что ещё, как-то, скрашивало нам жизнь – охоты, рыбалки, поездки в гости и за город, спортивные секции, работа в садах и огородах. И книги, книги, книги… Оставалось только надеяться и ждать…

Мама ходила с красными глазами, втихомолку рыдая в каждом углу и её не радовали даже её цветы, большой дом с постройками, папины подарки, его энтузиазм и планы. Бабушка казалась одинокой и всеми покинутой. Да и остальные тоже переживали эту разлуку – даже шофёр Степан Трофимыч. Разлуку, мгновенно уничтожившую нашу семью. Не сильно грустил, как мне кажется, только отец – мама принадлежала ему одному, теперь уже полностью…

Мы почти не собирались вместе, разве что наездами, да и то изредка, и тогда вновь всё оживало и бурлило вокруг, заряжаясь фонтанирующей энергией молодости…

Собирались большие корзины с едой, и мы отправлялись на моторных лодках на наш покос – большой, абсолютно ровный луг, вверх по реке, или ехали на озёра, или шли на пляжи и купальни у дома. Да мало ли что. Но всё это было летом, а осенью дом вновь замолкал и в саду, цветниках и во дворах наметало огромные сугробы. Река замерзала, лес отдалялся и чернел. Зимой оставались только библиотеки, коньки да лыжи, кино, иногда театр, да литературные вечера в гостиной, у большой и круглой, голландской печи.

И не с кем было поделиться даже и мыслями. Это всегда плохо, но хуже вдвойне, когда не можешь поделиться самым сокровенным потому, что не с кем…

Так, что мне ничего не оставалось, как дружить со взрослыми друзьями моих родителей. Особенно, я выделял среди всех, Бекезиных – эта была невероятно интеллигентная, приятная во всех отношениях, почти светская чета, красивых внешне и внутренне, очень милых людей. В своей жизни я видел немало супружеских пар, но никогда не встречал той незаметной, но всегда присутствующей предупредительности, с какой всегда ухаживали, друг за другом, эти, сорокалетние уже, люди.

Глядя на них, вы понимали, что означает слово «такт». Мне они всегда казались счастливыми. Они прожили долгую жизнь – и до самой старости от них всегда исходил тихий свет их взаимной любви. Правда, однажды, мама, как-то, вскользь, заметила, что хозяйка не совсем равнодушна и к нашему папе, но наш папа стоил того…

Кроме всего прочего, у меня были свои причины восторгаться обоими. Во-первых, Иван Палыч, которого папа называл просто, Иваном, был директор ближайшего и самого большого в городе, универмага. И я часто бывал там, покупая игрушки или патроны к своим, пока ещё, игрушечным пистолетам, и иногда заходил в гости и к нему. Больше всего, в его магазине, мне нравился отдел тканей – там была такая приятная прозрачная дама из стекла, двигая которую, можно было наряжать красотку, в любую ткань. Также, там имелось и несколько автоматов, напоминавших особенно дорогое моему сердцу место: Москву, «Детский Мир»…

Почти всегда, Иван Палыч уделял мне внимание, угощая в кабинете чаем с печеньем и лимоном. С ним я был наиболее дружен – мы часто ездили вместе с ним на наши охоты и рыбалки, так, что отношения меж нами были почти приятельские.

Почти, на равных, хотя иногда он и отказывался участвовать в моих совсем уж отчаянных, предприятиях. А вот жена его – Антонина Ивановна, была, мало того, что собою чудо, как хороша, так всегда ещё и бывала – а со мной особенно – очень нежной и ласковой. И я её очень любил. Пожалуй, что, где-то, быть может, что даже и больше, чем маму…

Я и сейчас молюсь за всех них и уверен, что только ласка больше всего и развивает каждого человека. Особенно, его интеллект. Больше того, именно это качество и чувствуют лучше всего, в мужчине, и все остальные женщины. И именно по потребности в ней, и тянутся, и сходятся друг с другом, потом, уже и все люди…

К тому же, она стряпала совершенно умопомрачительные лимонные кексы с орехами. В-третьих, у них был громадный «Телефункен», способный отстроиться от любой глушилки. Так, что на нём, можно было, довольно чисто, слушать джаз, а то и сами вражьи голоса в громадном, растягивавшемся в кровать, зелёном плюшевом кресле…