Любовь к деньгам и другие яды. Исповедь адвоката

Только что, не вставая со своего инвалидного кресла, он осознал, что все, что делал до сих пор, все, что привело к этому моменту в пространстве и времени, все, к чему он до сих пор стремился, зачем использовал столько времени своей жизни, людей, которых принес в жертву во имя достижения своей цели, все, что предшествовало этому мгновению, вдруг открылось ему в истинном своем свете: это было игрой, игрой, в правила и условия которой он заставил себя поверить, и которые со временем превратились в непреложные законы существования его высокомерной Вселенной, игрой, в которой с поистине дьявольским хитроумием, жестокостью и упорством он, Гарри Левин, победил, победил, несмотря ни на что! И здесь и сейчас, оказавшись у цели, перейдя Рубикон, он наконец получил шанс отвлечься от себя и взглянуть в глаза своему противнику. Глаза, так похожие на его собственные. Ужас отразился на лице Гарри Левина, когда он понял, что смотрит в собственные глаза, ужас понимания, что в этой жуткой, нелепой, самоубийственной игре он обыграл сам себя, ужас, ничем более не скрываемый ужас осознания необратимости произошедшего овладел им полностью, и именно этот ужас не дал ему опустить руку с оружием, как будто бы Гарри Левин еще на что-то надеялся, как будто бы выпущенная им на свободу смерть волшебным образом вернется на место и пуля вернется обратно, на свое место.

Гарри Левин, отцеубийца, слушал тишину и смотрел в глаза Абрама Левина, своего отца, который умирал в кресле напротив.

Ничто не существовало более для этих двоих, кроме них самих, ничто, что раньше так мешало им: вина, боль, самолюбие, деньги, ревность, гордость и высокомерие — все это отошло на задний план, уступая по значимости той, что равняет всех и вся, той, что есть мера всех мер, конец всех концов, предел всех пределов.

Нас в комнате четверо: я, Гарри Левин, Абрам Левин и Смерть.

Смерть, как обычно, молчит. Что говорить? Язык нужен живым, чтобы болтать без умолку и тем напоминать себе, что они еще живы. Когда приходит Она, они умолкают, молчит и она. Она ни зла, ни добра, у Нее нет воли, есть лишь задача, одна единственная от начала времен — отделять конец от начала без понимания сути, пояснения причин и следствий.

Без прикрас следует Она предначертанному, не вдаваясь и не вникая ни во что, не становясь ничем, но, касаясь всего, изменяет его раз и навсегда.

Она бывала разной: несвоевременной, страшной и даже смешной. Бывала нелепой, почетной и глупой. Детской. Чудовищной. Долгожданной. Чужой.

Не спрашивайте Ее ни о чем, Она не знает, есть ли жизнь после Нее. Она не знает ничего ни о чем, Она не мудра, ибо никогда не жила, хотя увидит все дни от первого до последнего. Делайте, что вам угодно: пытайтесь привыкнуть к Ней, смириться или подготовиться к Ее приходу — это ваш выбор, пока вы живы. Она же просто делает свое дело: Она придет, полагая вам конец, как Она полагала конец всему от начала времен, отделяя его от начала и в конце всех концов, Она заберет самое ценное. Так было положено, и так будет, а кем было положено и что будет — не Ее забота.

Все земные Законы так или иначе созданы, чтобы их нарушать, и лишь Ее закон единственно непреложный и будет принят всеми, невзирая на чины и статусы в Facebook. Она придет к правителям и нищим, миллиардерам и адвокатам, к гениям и идиотам и уравняет их всех. Она не ищет признания и не приемлет проклятий. В Ней нет ненависти, и нет безразличия. В Ней нет ничего, кроме конца концов и звенящей вечностью тишины.

Нас в комнате четверо, считая Ее, и именно Она виновна в том, что из-за этой смертельной тишины никто из нас не услышал крадущихся шагов в коридоре. Иначе бы кто-то из нас отреагировал и, кто знает, может, все бы испортил.

Это было быстро: человек в черном, плавно качнувшийся к Гарри Левину, выбитый из его руки пистолет.

Сейчас нас в комнате много, и не сосчитать: двое в штатском, мечущиеся рядом с Левиным-старшим, еще двое врачей там же и еще один невзрачного вида мужичонка в неприметном сером костюме и с таким же неприметным, чуть округлым, по-детски розовощеким, но в целом незапоминающимся лицом, около него же. Никто не суетится. Все заняты делом.

На Гарри Левина надели наручники и увезли, молчаливого и бледного. Он не смотрит на отца, не смотрит ни на кого.

Четверо укладывают Абрама Левина на носилки, и я слышу, что «пуля попала в правую грудину и прошла навылет, состояние средней тяжести, стабильное».

Кто-то из докторов на ходу спрашивает, все ли у меня в порядке и цел ли, я отвечаю, что да, доктор кивает и исчезает вместе с носилками Левина-старшего в коридоре. За врачами вытягиваются люди в черном, мужичонка в штатском, и я остаюсь один: весь мир там, он вращается, крутится вокруг Левиных.

Кому интересен заминированный адвокат?

Черт возьми! Они же не знают… Я достаю телефонную трубку.

— Он блефовал.

В дверях комнаты стоит Сергей, за его плечом маячит повелительница печенья Лена, ее лицо заплакано.

— Насчет взрывчатки… Под вашим креслом нет бомбы.