Любовь к трем цукербринам

— Ты все время пишешь на Стене Доверия «FUCK THE SYSTEM»,— продолжал Караев,— И думаешь, глупый, тебя никто не видит. Один раз я даже не выдержал и попытался тебя вразумить несмотря на риск. Я хотел объяснить тебе, что это система трахает тебя, а не наоборот. А в результате... В результате, Ке, я сам понял совершенно неожиданную для себя — и страшную — вещь.

Кеша поднял глаза на опции — он не сомневался, что приложение следит за его глазами.

Но вместо предложенного в двух вариантах вопроса «какую вещь?» он с размеренным достоинством сказал:

— Я не тюремный психиатр, чтобы ковыряться в мыслях убийцы...

— Я понял, что ничем не отличаюсь от тебя,— продолжал Караев,— Всю свою карьеру террориста я считал себя единственным, кому удалось трахнуть систему. Вынуть из себя ее провода. Стать свободным живым человеком среди тотального небытия... Но после того как я написал тебе ответ на Стене Доверия, мне приснился один удивительный сон...

В опциях появились две версии вопроса «какой сон?», но Кеша вместо этого сказал:

— Поразительно, что убийца вообще может спать.

— Я встретил во сне мудрого улема,— продолжал Караев.— Он спросил меня: «Как ты живешь, Вату?» Я

объяснил, что меня до сих пор не могут поймать, но дважды в день подвергают позорному унижению, наряжая японской школьницей. Улем вздохнул и сказал: «Мне кажется, Вату, где-то в анализе ситуации ты совершил ошибку».— «Почему?» — спросил я.

«Ну представь, какая у тебя будет эпитафия: «Мир ловил меня, но не поймал. Но все равно ***^[14] два раза в день». Я почувствовал обиду и ответил так: «При всем уважении, мудрый улем, мне неважно, какая у меня будет эпитафия в вашей голове. Мне и в своей проблем хватает...»

Но в моей душе что-то разладилось.

— Что именно? — спросил Кеша.

В этот раз он не изменил выскочившего в опциях вопроса.

— До меня дошло, что мы с тобой ничем не отличаемся друг от друга. Это не я стал воином Аллаха после прозрения, Ке. Это система захотела сделать из меня террориста. Террористы и несогласные необходимы ей как воздух. Именно на них покоится существующий порядок — ибо террор его оправдывает, а протест шлифует. Системе не надо знать, где я прячусь и каким будет мой следующий удар. Ей не нужен постоянный контроль над моей головой. Системе достаточно перепрошить мне мозги один-един-ственный раз, чтобы превратить меня в своего прислужника, думающего, будто он герой-повстанец... Видишь ли, системе не важно, кто кого трахает, ты ее или она тебя. Ей важно, что ты занимаешься с ней любовью, даже если это любовь со знаком минус. И она хочет, чтобы ты делал это всегда... Понял?

— Нет,— мятежно ответил Кеша, глянув на опции (там было «понял» и «да»),

Караев опять переместился в центр его поля зрения. И тотчас же где-то на заднем плане Кешиного ума брызнула быстрая и прозрачная по-лумысль насчет того, чем следует закончить встречу с террористом. Ловя последние мгновения прямого контакта с глазами убийцы, Кеша с отчетливой и размеренной ненавистью отдумал, что Караев со своими рассказами похож на приставалу, не понимающего, что его не хотят, что он отвратителен и вызывает лишь дрожь омерзения.

— В моем сердце нет ненависти к тебе, Ке, — сказал Караев.— Есть только жалость. Бедняжка, ты так дрожишь за свой наивный деревенский миражик, который, кстати, на редкость смешно смотрится во внешней проекции. Ты — злобная, но точная карикатура на меня. Ты думаешь, что система ловит тебя и не может поймать. Дурачок. Она поймала нас всех с самого начала. Она даже не ловила нас, нет — это наши эмбрионы наросли на закинутых ею крючках.

Но если ты до сих пор не понял этого сам, ты вряд ли поймешь и после моих слов... Хватит болтовни. Сегодня я уйду из жизни, приняв яд. За миг до смерти я сделаю системе маленькое харакири. Я распорю мембрану между нами, и разврат прекратится навсегда. Ты увидишь все сам. Вернее, уже увидел...

Караев провел рукой по лицу и замолчал. Кажется, он пытался сосредоточиться и зарядить последние слова всем темным огнем своего сердца.

— Я, Бату Караев, объявляю тебе: этот мир не стоит того, чтобы бороться за его достоинство и чистоту. Я не буду больше подметать ваш мусор. Отныне — никаких терактов в вашу честь. Запивайте иллюзию любви иллюзией шампанского и будьте прокляты, подвешенные в смрадном воздухе желудки... Нет, иллюзии желудков...

«И чего они все время про иллюзии гонят,— подумал Кеша с размеренным презрением,— что этот, что Ксю Баба. Не все ли равно, как называть происходящее? Оно ведь как происходило, так и будет происходить... Как сказал Ян Гузка... Черт, забыл... Надо будет, кстати, этого зоопидора деинсталлировать. А то от него запах такой, будто на фейстопе кто-то насрал. Вернем Ксю. Она славная. Пусть болтает про иллюзии. Теперь фуфло пороть не будет, небось все уже поняла...»

Кеша вздрогнул, поняв, что вместе со зрелой и правильной мыслью нечаянно расшэрил довесок, заряженный фуррофобией. Но тут же сообразил — в ситуации стресса это, наверно, простительно и даже придает потоку его мыслей неполиткорректное правдоподобие.