Любовь – кибитка кочевая

– Да ладно, разобиделся… Не сердись. – Данка, протянув руку, погладила взъерошенную голову Кузьмы. Тот вздрогнул, повернулся, и, встретившись с ним глазами, Данка перестала улыбаться.

– Слушай, Кузьма… Ты уходи лучше. Я никому не скажу, будем считать – не говорили мы с тобой. Ни к чему это.

– Почему? – Он удержал ее ладонь, не пускал, хотя встревоженная Данка дергала руку все сильней и сильней. – Ты же меня просто не знаешь… Я в хоре хорошие деньги зарабатываю, скоро еще больше буду. Вся сверху донизу в золоте ходить будешь, в таборе такого не увидишь.

– А что твои мать с отцом скажут?

– А что они скажут? – удивился Кузьма. – Ты – такая красивая…

Он умолк, чувствуя, как начинают гореть скулы. Данка, горько усмехнувшись, отвернулась. Долго молчала, глядя на то, как постепенно проявляются тени деревьев на светлеющей стене. Кузьма ждал, не выпуская ее руки, смотрел на ворох темных, вьющихся волос, бегущих по спине Данки, по смятому одеялу, падающих с постели вниз. И вздрогнул, услышав резкое:

– Иди сюда. Да живо, скоро проснутся все. Что делать, знаешь или учить?

– Знаю, – растерянно сказал Кузьма. По спине пополз жар. Судорожно вспоминая то, что происходило с ним минувшей ночью в постели толстой Февроньи, он сбросил на пол рубаху, влез на кровать, взял за плечи и повернул к себе Данку. Озадаченно спросил:

– Ты… плачешь? Не хочешь? Может быть…

– Да шевелись ты, дурак! – зашипела она. – Надумал жениться – так женись! А нет – вон бог, а вон порог!

Больше Кузьма ничего не спрашивал. Едва дождался, пока Данка, ожесточенно дергая тесемки, развяжет ворот блузки, неловко обнял ее, притянул к себе горячее, тоненькое тело, отвел назад теплую охапку волос – и едва успел взмолиться: «Господи, помоги, не оставь в великой милости своей…» А через несколько минут со страшным облегчением понял, что Господь услышал, помог и не оставил.

…На другой день было ясно и солнечно. Варька проснулась от бьющего в лицо сквозь прореху в занавеске луча и сквозь дрему подумала: «Взаправду ночью дождь шел или приснилось?..» Потом открыла глаза, с изумлением осмотрелась и начала вспоминать, по какой причине оказалась не в своей постели, а на полатях Макарьевны под старой овчиной. Пока она вспоминала, сквозь пеструю, местами рваную занавеску, отгораживающую полати от горницы, пробился смех что-то рассказывающего Кузьмы, возмущенные возгласы Макарьевны. Варька села, спустила из-под занавески ноги и спрыгнула вниз.

Первой, кого она увидела, была Макарьевна. Старуха стояла спиной к двери, уткнув кулаки в бока, и негодующе спрашивала кого-то:

– Да как же это так-то? Так сразу? Уже муж и жена? Ну, вы, право слово, с ума сошли! Грех-то, грех какой… Вот все у вас, цыганёв, не по-человечески! Без благословения родительского, без попа, без свадьбы…

Варька, на ходу повязывая волосы платком, вбежала в кухню – и сразу же увидела Данку. Она стояла у окна, чинно сложив руки на животе. Ее волосы были аккуратно убраны под платок. Но не под вчерашний, вдовий, а под новый – шелковый, голубой, блестящий на солнце. Заметив Варьку, она слегка улыбнулась краем губ, отошла в сторону – и Варька увидела Кузьму. Тот сидел за столом и пил вино из чайной кружки – жадными большими глотками. Заметив Варьку, он смущенно заморгал и опустил кружку мимо стола. Данка едва успела подхватить ее, снова улыбнулась углом рта, поставила кружку на подоконник. Подошла и встала за спиной Кузьмы.

Только тут Варька догадалась. Опустившись на табуретку, взялась за голову и тихо сказала:

– Права Макарьевна – рехнулись… Да как умудрились только?!

Кузьма пожал плечами:

– Да так вот… умудрились.

– Ночью в твоей горнице, – сварливо сообщила Макарьевна. – Я с петухами встала, слышу – шебуршатся, перепужалась – не воры ли? Взяла кочергу, пошла проверять. В двери тырк – а мне навстречь вот этот выскакивает. Глаза дурные, голова – чертом! Я чуть на пол не села! Что, говорю, вурдалак, ты здесь середь ночи делаешь?! Женюсь, говорит. И – обратно, только пятки сверкнули!

Варька в упор посмотрела на Данку. Та не отводила взгляда, спокойно улыбалась, играла углами платка.

– По-моему, всем выпить надо, – деловито сказала Макарьевна. – Коль уж грех все едино совершился. Сейчас еще мадеры принесу.

Она величественно удалилась в сени, вскоре вернулась с початой бутылкой и стаканами и уже начала было разливать, когда с улицы донеслись отчаянные крики:

– Кто женился? Кузьма?! Врете, черти! Кто разрешил? Какого лешего?! На ком?! Почему без меня? Ну, покажите только мне его! Шкуру спущу с паршивца! Где этот муж скоропостижный?!

– Никак, Дмитрий Трофимыч пожаловали, – злорадно сообщила Макарьевна.

– Ой, мамочки… – испуганно сказал Кузьма, вскакивая с места. – Варька! Варвара Григорьевна! Ты это… уж не уходи покамест никуда, а?

– Не бойся, – сдержанно сказала Варька. – Сбегай за водкой лучше. Да через задний двор беги, не то как раз попадешься…

Кузьма выскочил за порог. Макарьевна от души расхохоталась. Варька забрала у нее бутылку с вином, поставила на стол. Тронув Данку за рукав, вполголоса спросила: