Любовь Лафайета

Карета въехала в ворота и покатила к Версальскому замку; серо-голубые крыши красиво смотрелись на фоне белых облаков. Мысли короля потекли в другую сторону.

Девятнадцатого сентября эта площадь была черна от народа, желавшего присутствовать при историческом событии — первом путешествии по воздуху. Братья Монгольфье собирались испытать построенный ими летательный аппарат — большой бумажный шар, в который подавали тёплый воздух из горелки. Идея была дерзкой и оригинальной; король дал своё согласие на опыт и присутствовал при нём со всей своей семьёй; изобретатели выкрасили свой шар в голубой цвет и украсили золотым вензелем Людовика XVI. Ровно в час пополудни выстрел из пушки подал сигнал к началу эксперимента. В привязанную к шару корзину поместили барана, пса и петуха (Людовик не разрешил, чтобы первыми испытателями были люди). Второй выстрел — и шар стал подниматься вверх! Он подымался, подымался, медленно дрейфуя в небесах; корзина слегка раскачивалась… Потом стал медленно спускаться и скрылся из глаз. Толпа не расходилась, дожидаясь вестей; король тоже ждал их с нетерпением. Наконец прибыл физик Пилатр де Ро-зье и привёз барана, пса и петуха, подобранных у леса за развилкой дорог. Они были живы! Людовик велел отнести их в версальский зверинец. Давняя мечта человечества может осуществиться — человек способен научиться летать! И это великое изобретение принадлежит французам!

Прованс декламировал тогда стихи, сочинённые Филиппом де Сегюром, — про героев Монгольфье, парящих между небом и землёй, между царями и богами… Рифмованная ерунда, но у Месье был такой вид, как будто это, по меньшей мере, Данте.

Людовик улыбнулся своим мыслям; лица его спутников разгладились.

— Корроль!

Мужчины и женщины отступали в сторону и склонялись в поклоне — длинные ряды расплывчатых фигур, неясные пятна лиц, шорох шёлка и шарканье подошв. Людовик шёл по галерее, глядя прямо перед собой и сложив полные губы в полуулыбку. Сейчас будет заседание совета, потом обед, потом игра в карты, потом… Он уже целую неделю не был на охоте, разве что стрелял ворон в парке. Надо будет поехать завтра… Или нет, послезавтра. Да, непременно послезавтра!

Герцог де Пентьевр запросил за свой замок Рамбуйе шестнадцать миллионов ливров. Шестнадцать миллионов! А ведь его ещё надо ремонтировать и перестраивать конюшни. Но Рамбуйе больше, чем Сент-Юбер, и ближе к Парижу. В тамошних лесах водится много дичи, это был бы идеальный охотничий дом. Марии-Антуанетте он не нравится, она называет его "жабьей готикой". Но не перестраивать же и замок! Вот что: нужно устроить там ферму, она так это любит, — хорошенький хуторок с сельским домиком, коровками, маслобойней…

* * *

Холод пробирал до костей, и всё же Гревскую площадь заполнила толпа, желавшая полюбоваться фейерверком. Руджиери, пиротехник Месье, воздвиг дорическую колонну выше самой Ратуши, увенчав её земным шаром, на котором балансировала на одной ножке крылатая и нагая аллегория Мира, трубящая в длинную трубу. Огненные брызги сыпались водопадами с утёсов между фигурами нимф, тритонов, кораблей и военных трофеев. Франция праздновала победу над Англией.

Сегодня не раздавали ни вина, ни хлеба, ни другой провизии, как третьего дня на Зерновом рынке, но люди всё равно не уходили: в толпе было теплее, по углам площади жгли костры, да и шутихи, разрывавшиеся в ледяном декабрьском небе, как будто согревали. Пойти всё равно было некуда: церкви, общественные места и мастерские закрыли, в домах стояла лютая стужа, даже богачи жгли мебель в печках. Правда, король издал ордонанс о налоге на вельмож, купцов и попов, чтобы закупить дров для бедноты. Через десять дней Рождество; король добр, а Господь милостив…

Из-за фейерверка Лафайету пришлось обогнуть Шатле, чтобы выехать к Новому мосту, зато на той стороне он быстро добрался по Королевской набережной на улицу Бурбон.

Дом, куда он перевёз свою семью, было не сравнить с роскошным особняком Ноайлей, больше напоминавшим дворец, однако и он был не лишён очарования. Жильберу с Адриенной и детьми вполне хватало двенадцати комнат на двух этажах, антресолей и чердака, где жили слуги; четыре экипажа, пятнадцать лошадей — зачем же больше?

Овальная гостиная в три французских окна выходила в сад; дневной свет отражался в четырёх зеркалах выше человеческого роста. Сейчас, конечно же, окна были законопачены, чтобы холод не пробрался внутрь, но в зеркалах мерцали огоньки свечей и пламя уютного камина. В этой гостиной маркиз и маркиза принимали своих американских друзей, часто заглядывавших на улицу Бурбон. Адамс с женой, Джефферсон с дочерью, Джей и, разумеется, Франклин приезжали ужинать по понедельникам. Разговор вёлся на английском языке; даже маленькие Анастасия и Жоржик распевали английские песенки, ко всеобщему умилению.