Любовь Лафайета

В его глазах заблестели слёзы; он сделал над собой усилие, чтобы заговорить.

— Но послушай, я буду в тысячу раз покойнее, если буду знать, что ты и дети… да, в плену, но в безопасности, а не в этом чёртовом погребе! Генерал Гейтс — благородный человек, тебе не причинят никаких обид…

— И я должна буду вести себя любезно с людьми, с которыми воюет мой муж? Фриц, я этого не вынесу.

Ридезель ушёл — туда, откуда он мог не вернуться. Фредерика спустилась в проклятый вонючий погреб, наполненный стонами раненых, плачем и бормотанием молитв. Её пронзила мысль о том, что у всех остальных женщин здесь муж либо убит, либо ранен. Долго ли ещё продлится её везение?

…Как странно — человек привыкает ко всему! На третий день Фредерика спокойно выходила из погреба, чтобы приготовить кофе или чай для раненых и спуститься обратно. Генерал Филлипс не мог скрыть своего удивления, увидев её с кофейником в руках.

— Хотел бы я, чтобы нашим командиром была такая храбрая женщина, а не генерал Бургойн, — сказал он, приняв чашку из её рук.

А генерал Бургойн созвал военный совет. Они окружены, единственный выход — капитуляция, но на каких условиях? Ридезель предложил просить генерала Гейтса отпустить их обратно в Канаду без оружия, под обещание более не воевать против американцев. Бургойн покачал головой: вряд ли Гейтс даже станет рассматривать такие условия. Пусть их отправят под конвоем в Бостон, а оттуда вышлют в Европу. Парламентёру вручили письмо, белый флаг и барабан.

…Прятаться в погребе было больше не нужно. В доме кое-как навели порядок, заколотив щели досками, посыпав опилками пол… Стёкла в окнах выбиты; обычно Фредерика закрывала ставни, чтобы не впустить внутрь ледяное дыханье зимы, но сегодня — последний день, уже всё равно: ставни сняты, она стоит у окна и смотрит, как армия идёт сдаваться в плен, — под флейты и барабаны, с развёрнутыми знамёнами.

Американские войска выстроились в поле за околицей. Как только британская колонна показалась на дороге, генерал Гейтс отдал приказ, переданный его адъютантами ротным командирам: "Кругом!", а сам сел в карету и задёрнул занавески. У позора войск его величества не должно быть свидетелей. Когда всё оружие было сложено в кучу, а военная музыка смолкла, Гейтс вышел; Бургойн вручил ему свою шпагу и склонил голову; Гейтс отдал её обратно.

Коляска медленно ехала через американский лагерь; на козлах сидел американский солдат. Сердце в груди Фредерики бешено стучало, она боялась поднять глаза и только крепче прижимала к себе детей. Сейчас на них посыпятся оскорбления, будут показывать пальцем…

— Гляди-гляди! — услышала она и втянула голову в плечи. — Какие славные девчушки!

Солдаты подходили, улыбались; некоторые протягивали сухари или кусочки сахара; Фредерика не отказывалась и благодарила. От палаток к ней быстро шёл высокий офицер средних лет, с внешностью и осанкой дворянина. Он стал вынимать девочек из коляски, целуя и обнимая каждую, а затем подал руку их матери, чтобы помочь ей сойти.

— Вы дрожите, — сказал он мягко, — не бойтесь ничего.

— Нет, что вы, — тонким голосом отвечала Фредерика, — вы так добры к моим детям, мне совсем не страшно.

Они вошли в палатку; там были генералы Бургойн и Филлипс, а это, надо полагать, генерал Гейтс; Ридезеля нет; сердце словно упало в колодец.

— Забудьте все ваши страхи, вашим мучениям пришёл конец, — сказал ей Бургойн.

— Я не стану тревожиться, раз командир спокоен.

Вошёл Ридезель. Фредерика чуть не бросилась ему на шею, но сдержалась и лишь смотрела со счастливой улыбкой, как он целует дочек, которые ласкаются к нему. Только теперь она заметила, что в палатке накрыт стол; генерал Гейтс пригласил своих гостей разделить с ним трапезу.

Подбирать темы для разговора оказалось трудно. Фредерика пыталась вспомнить что-нибудь забавное. Вот в Лондоне, например, её приняли за француженку из-за покроя её платья, и уличные мальчишки принялись кидать в неё грязью! А когда они сошли на берег в Квебеке, возница-француз всю дорогу разговаривал с лошадьми: "Вперёд, мой принц, ради генерала! Fi, Madame!" Последнее баронесса приняла на свой счёт, тогда он объяснил, что это лошадь, негодница, выделывает свои фокусы… Мужчины улыбались, поощряя её рассказывать ещё.

В конце обеда офицер, который помог ей выйти из коляски, пригласил их всех погостить у него в Олбани; жена и дочери будут рады. Фредерика застыла с салфеткой у рта: она уже знала, что этот человек — генерал Филип Скайлер. Бургойн тоже казался смущён:

— Мы нанесли вам такой урон, а вы столь добры к нам, — выдавил он из себя.

— Мои убытки — капля в море несчастий моих соотечественников, — ответил Скайлер, совсем не рисуясь.

17