Любовь моя

— Пройдет энное количество лет и всё здесь будет погребено: и дома, где мы сейчас живем, и память о нас… На этом месте новые построят… Мрачноватая история. Но это жизнь.

— Обеспокоена памятью «встревоженных веков». Неизбывная тоска, хандра, томленье… Заскулила, — покривила губы Инна.

— Да уж «радостью не вспенилась душа».

— Жанна, стерильные условия никто твоему поэту создавать не станет, даже напротив.

— Жизнь? Вот так мы и оправдываем непорядочность! Знакомый считал себя самым несчастным, затравленным. Но я ему о Мандельштаме и Ахматовой напомнила. Призвала не пасовать.

— Он не готов писать и складывать рукописи в глубокую могилу дальнего ящика письменного стола и надеяться, что после смерти напечатают, — усмехнулась Инна.

— Кого этим утешишь? Измучился, бедный, бороться. Его последние книги несут печать усталости и пессимизма. Глядя на него, мне иногда кажется, что ключевое слово нового времени — одиночество. И это при том, что людям очень не хватает друг друга. А еще уныние, отрешенность и несправедливость.

— Хватит ныть! Идущим впереди во все времена было трудно. «У каждого есть невидимые миру слезы». Кажется, Чехов изрек. Стоит ли из-за премии так убиваться? Всего-то кусок картона с печатью и в рамке… Жанна, не сверли меня глазами, не гипнотизируй. Может, твой знакомый не так уж и талантлив? — проехалась по поэту Инна.

— Я, конечно, не большой специалист, — в тон ей ответила Жанна, — но, согласись, сырые яйца от вареных отличаю. Тем более на фоне остальных претендентов. Ты думаешь, тот чиновник, который возглавлял комиссию, разбирался в литературе? Даю сто процентов гарантии, что он не читал произведений поданных на премию.

— Похоже, Жанна, ты, как и Аня, друзей под себя подбираешь, — сказала Инна.

— Как это?

— Полных милого доверия к миру, идеалистов. Невезучие везде находят невезучих. Не принимай слишком близко к сердцу чужие обиды. Не получается легко относиться к жизни? Есть правило: не думай о себе в ней слишком серьезно.

Жанна не нашла в словах Инны ничего обидного и продолжила рассказ:

— Еще он рассказывал, что когда убрали старого руководителя, у них председатели стали меняться каждый сезон, как перчатки. Издаст очередной начальник свои книги, получит всевозможные премии и помашет ручкой. Потом следующий у руля становится. И снова ненадолго. И все воюют, воюют друг с другом. И теперь уже неизвестно, что лучше…

— Как у нас когда-то деканы и ректоры, — усмехнулась Лена. — С той лишь разницей, что мои начальники не хотели становиться руководителями подразделений, их упрашивали. Командовать факультетом — работа трудная, ответственная, но мало оплачиваемая. Меня тоже сватали.

— Мой знакомый, когда ездил в Москву, заезжал в гости к своему другу и побывал у него на писательской конференции. Потом хвалился: «У них постоянно происходят разборы произведений и обмен мнениями между писателями. На встречах приятная творческая обстановка. Планомерно издаются общие сборники. Я в восторге от их председателя: морской офицер, ученый, писатель, большой души человек. А какое редкое обаяние и притягательность! Я даже его фамилию запомнил: Анатолий Тихонович Березин», — выйдя на особую лирическую тональность звучания голоса, поведала Жанна.

— А твой знакомый в администрацию города или области обращался за помощью? — спросила Инна.

— Неоднократно. Говорил: «Встречают прекрасно, уважительно. Уходишь от них с надеждой. Летать хочется! Но вот беда: за этим ничего не следует. А некоторые ласковы, потому что желают поближе подобраться, чтобы ловчее и больнее укусить».

— И он ждал этих встреч с чиновниками как победы, на которую не очень надеялся? — встряла в разговор Аня.

— Изучал их, словно разгадывал загадки? — насмешливо хмыкнула Инна.

— Он делился со мной: «Семь раз был на приеме у одного важного чиновника. Все надеялся». «Осточертело всё! Миром управляет зло», — решил он и перестал ходить. Мол, какой смысл вести борьбу, в которой невозможно выиграть. Жаловался мне: «Я был потрясен, осознав, что больше не испытываю ни малейшего желания чего-то добиваться. Это было ощущение полного бессилия, не проходящей апатии, безразличия к жизни. И так на всех этажах власти? Так чувствуют все, ходившие к ним за помощью? И к чему это может привести? К мораторию на разум, к полной пассивности? Чиновники превратно понимают государственные интересы? Они гасят любой человеческий порыв, они губят на корню любые, даже гениальные идеи. Меня корежит от их мнимой вежливости. После общения с ними я вхожу в штопор».

— Каждый чиновник боится рисковать, брать на себя принятие решений. А вдруг промахнется и кресло из-под него уплывет, — усмехнулась Инна.