Любовь моя последняя

— Ах, да она маленькая холодная змея… Она не любила ни одного, ни второго. С Гвидо просто проводила время, а Харальд — миллионер, он исполнял любое ее желание. Вечерние платья из Парижа, бриллианты, голубая норка…

Роман вдруг остановился.

— Рут, скажи мне… Ты что, завидовала Лоре из-за этих вещей?

— Завидовала? Я? Лоре? Ради всего святого! Ты, видимо, меня плохо знаешь.

Разве я не та девушка, которой нужны три керамические плитки, кисточка и палитра, чтобы быть счастливой? Что с тобой, Роман? Может быть, тебе что-то и показалось, может, я и сама не всегда знаю, куда меня тянет… Но мое сердце всегда будет принадлежать тебе. Даже если ты меня бросишь…

— Я тебя не брошу, Рут… Никогда не брошу.

Они обнялись и продолжили прогулку по аллеям темного парка. А около половины десятого вернулись в отель, где Этта сообщила им неожиданную новость о том, что произошло с Лорой Фройдберг.

— Черт меня подери, если я вру, господин комиссар, — говорил хозяин бара «Бонбоньерка».

У него — невыразительное одутловатое лицо с хитрыми глазами, грубо очерченным ртом и боксерским носом. Костюм в яркую клетку, галстук и шелковая рубашка выглядят дорогими, на мизинце — кольцо с бриллиантом.

Вчера он был в Регенсбурге на свадьбе, поэтому Фрайтаг не мог его разыскать.

Сегодня же вечером в баре было почти пусто, и на танцплощадке никого. Два длинноволосых молодых официанта слонялись в глубине бара, а четверо музыкантов сонно настраивали свои инструменты. Жизнь здесь просыпалась после девяти.

— Какое мне дело до Осси Шмерля? — продолжал хозяин бара. — Ради этого висельника давать ложные показания? Да упаси меня Боже! Вон там, на том стуле, — воскликнул он и показал коротким толстым указательным пальцем на красный табурет у стойки. — Вот тут он сидел как приклеенный до четырех утра. Опрокинул от пяти до десяти двойных.

— Двойных чего?

— Виски, пожалуй. Барменша скажет точнее. Где-то без четверти пять вошел Шутцманн, и мы все вместе отправились домой. Шутцманн подтвердит это.

Фрайтаг отмахнулся:

— Мне это ничего не даст. То, что Шмерль позавчера ночью был здесь, не вызывает у меня сомнений. Я хотел бы знать, от которого и до которого часа он был в баре, а не как долго.

Хозяин возмущенно вскинул руки.

— Мы же не отмечаем по секундомеру, господин комиссар, когда гость приходит и уходит. Полагаю, Шмерль пришел где-то между двумя и половиной третьего. Ахенваль был уже здесь, и…

— Ахенваль? — удивился Фрайтаг.

— Да, и довольно долго. А потом они о чем-то спорили.

— Что вы называете спором?

— Если у одного одно мнение, а у другого другое… Но в таких случаях я никогда не слушаю. Может, Додо знает больше?

— Кто это — Додо?

— Барменша. Должна вот-вот придти. Ахенваль покинул бар довольно разозленный, а Шмерль остался. Тут, на этом табурете. И в этом я могу поклясться. Не из симпатии к Шмерлю, а потому, что так и было. Шмерль никак не мог убить Ахенваля, тот ушел отсюда живехонький. А Шмерль до пяти не сдвинулся с места.

— За что, собственно, Шмерль дал вам пятьсот марок?

— На пропой, на что же еще? Или вы думаете, что за ложное показание? Пять сотен? Вы меня плохо знаете…

— Что значит «на пропой»? — холодно переспросил Фрайтаг. — Он был вам должен?

— Должен? Шмерль? Да я ему полпорции в долг не дам. Таким людям я кредитов не даю. За него всегда платил Ахенваль. Но позавчера Шмерль дал мне пятьсот марок на хранение. Он был уже совсем хорош и думал, что может потерять эти деньги.

— У него еще были деньги?

— Откуда мне знать, господин комиссар?

В этот момент дверь бара распахнулась настежь, и в зал стремительно вбежала какая-то женщина.

— А вот и Додо.

Барменша выглядела почти солидно, как стенографистка в каком-нибудь финансовом учреждении. Серая шляпа, серое пальто, никакой косметики. Она энергичным шагом подошла к ним и, когда Фрайтаг объяснил ей, в чем дело, она тут же схватила суть.

— Да, правильно… пришел около двух, а Ахенваль был уже тут Ахенваль пил шампанское, а Осси Шмерль сразу заказал виски…

— Сколько он выпил?

— Восемь двойных.

— Ну, что я говорил, — ухмыльнулся хозяин.

Барменша села за стойку и открыла сумочку.

— Они спорили из-за денег. И еще, Шмерль говорил о женщине, которая пошла в отель. И из-за этого не получилось какое-то дело.

— Какое дело? — перебил барменшу Фрайтаг.

— Об этом они не говорили. Шмерль только все время повторял, что он не виноват, и дело сорвалось, потому что она пошла в гостиницу.

— Он называл имена?

— Нет, все время говорил «она». Якобы она пошла в отель, и он ничего не смог сделать. Ахенваль дал ему какое-то поручение. Может, Шмерль должен был наблюдать за этой женщиной, а она сбежала от него в отель? Я не знаю. Во всяком случае, Ахенваль был взбешен и требовал назад свои деньги.

— Сколько он ему дал?

— Об этом они не говорили. Шмерль сказал, что деньги сейчас не у него, он их унес, и из-за этого-то они и поругались. Ахенваль обругал Шмерля, правда, не громко, а так, сквозь зубы.

— А что он говорил?