Любовь моя – рыбалка

Там же меня встретили, как родного, возгласом: «О, рыбацкий сезон начался!» Быстро положили на операционный стол и несколькими привычными движениями облегчили мои не столько физические, сколько моральные страдания. При этом по моей настоятельной просьбе сохранили воблер в целости и сохранности, ампутировав ему лишь один крючок. Вот этим и закончилась повесть о том, как я рыл щуке яму, а сам в нее попал.

Гроссмейстер

В восьмидесятые годы уже прошлого века мы регулярно ездили на рыбалку маленьким, но сплоченным коллективом на один заветный пруд. На вид этот пруд – без слез не взглянешь: голый, с грязными, изгаженными домашними утками и гусями берегами, с мутной от кишащего планктона водой. Да еще окруженный домишками богом забытой деревушки, в которой доживали десятка полтора стариков. Вдоль берега постоянно бродили коровы, козы, собаки, кошки и аборигены. Романтики в такой рыбалке было немного.

Но зато какой там ловился карась! Поперек себя шире, крупный, жирный. Несмотря на илистое дно пруда, он был необыкновенно вкусен, так как не копался в тине, а употреблял исключительно упомянутый выше планктон. Можно сказать, что карась не просто ел этот самый планктон – он им дышал. И поэтому развивался необыкновенно быстро, набирал вес, как бодибилдер на белковом рационе.

А на самом берегу пруда стояла полуразвалившаяся хибарка, в которой жил мужик. Неопределенного возраста, весь синий от наколок. Не знаю, как и когда это случилось, но с чьей-то легкой руки к нему приклеилась парадоксальная по отношению к его форме и содержанию кликуха – Гроссмейстер.

Леха Федорыч, постоянный, незаменимый член нашего коллектива и по совместительству дипломированный филолог, так изобразил его в одной из многочисленных поэм, не изданных исключительно по нецензурным соображениям.

Дядя Коля по кличке Гроссмейстер,

Он у самого пруда живёт,

Карася зафигачит на месте

И мгновенно так лихо пропьёт.

Сам Гроссмейстер подобен скелету,

Его рожица вся в бороде,

Ни зимою не мылся, ни летом.

Ни за что. Никогда. И - нигде.

Даже если бы Гросс расстарался

И надыбал два рваных носка,

Я понюхать бы их отказался

За четыре больших карася.

Гросс сидел. И сидел он немало.

«Ты там как, мастурбировал, Гросс?»

Гросс ответствовал: «Всяко бывало…»

Этим х.. положа на вопрос…

Каждое утро Гроссмейстер, открывал скрипучую (на одной петле) дверь, выходил на провалившееся крыльцо, около которого была заброшена в пруд мандула – так в наших краях называют донку с резиновым амортизатором. На нее он вылавливал десятка два полукилограммовых карасей и ехал на древнем велосипеде в соседний поселок. Там он совершал натуральный обмен: караси – водка, там же ее употреблял и на автопилоте возвращался к родным пенатам. Такой день сурка длился, пока не застынет пруд. На вопрос: «А как же зимой?» Гросс не отвечал и скорбно отводил глаза в сторону.

На позьме за его халупой ничего, кроме крапивы, не росло. И не потому, что земля не родила. Просто нога Гроссмейстера не ступала в том направлении. Питался он исключительно водкой и иногда тем, чем бог пошлет с залетными рыбаками, то есть с нами.

Дресскод Гросса не отличался изысканностью и разнообразием. Он являлся народу исключительно в обернутой вокруг чресл старой половой тряпке, которая много лет назад именовалась трусами. Леха Федорыч по этому поводу выдал на-гора такой катрен:

Пьет он все, из всего, с кем попало,

Лишь бы что-то стекало с усов.

И никто никогда не узнает

Цвета гроссовых длинных трусов.

Когда мы приезжали в Гроссмейстеровку – так между нами стала именоваться деревушка – дядя Коля встречал нас у крыльца со сдержанной радостью. Его заросшее щетиной лицо ничего не выражало, лишь тусклый взгляд слегка просветлялся в предчувствии ста граммов.

И вот мы в очередной раз на пруду. Уже темнеет. По-быстрому настраиваем снасти для ночной рыбалки и собираемся ужинать. Боб решил нас уважить, взяв с собой полкило дефицитнейшего сервелата, предусмотрительно нарезанного ломтиками. Он аккуратно уложил его стопкой на импровизированном столе, и мы уже предвкушали, усевшись к «столу».

И тут было явление Гроссмейстера народу. Он шел, как карась на запах прикормки. Шел в своих вечных трусах с жестяной ржавой банкой в деснице. «Вот, червей накопал в навозе, – изрек он, – и палец о стекло порезал. Пришлось тряпочкой замотать». Тряпочка, похоже, была найдена там же, в навозной куче.

На предложение выпить Гросс милостиво согласился. И тут гостеприимный Боб совершил трагическую ошибку, предложив дяде Коле закусить. Гросс считал закуску баловством, но из уважения к компании со словами «ну я только кусочек» навозным пальцем в тряпочке разворошил горку сервелата и, подобно Вицину в комедии Гайдая, вытянул самый нижний горшок, то есть, кружок. Следует ли говорить, что все изобразили немую сцену с рюмками у рта? К дефициту так больше никто не притронулся, и он был скормлен собакам.

Гроссмейстер дядя Коля в кратковременных перерывах между выпивкой и опохмелом частенько сидел рядом с нами по-зэковски на корточках, курил и наблюдал за процессом изъятия карася из пруда.