Любовь на острове чертей (сборник)

Он ехал по шоссе, рассекающем Самарию на две половинки, подобно тому, как нож разваливает апельсин, и вспоминал события последней недели. Звонок из больницы не застал его врасплох. Все годы своей самостоятельной жизни он каждый день звонил матери. Исключение составляли только особые задания, на которые запрещалось брать сотовый телефон. Даже во время марш-бросков он не отступал от своего правила; ему нравилось, идя впереди группы изнемогающих от напряжения курсантов, разговаривать с матерью, не задыхаясь, спокойным тоном, так, будто бы он сидел в своем кабинете.

На кладбище его поразила четкость работы похоронной команды. Объявленное заранее начало церемонии не задержалось ни на минуту, и весь процесс оказался до предела лаконичен и четок. Когда он отходил от свежей могилы, один из похоронщиков прикоснулся к его рукаву и спросил:

— Кто будет говорить кадиш? Одиннадцать месяцев, каждый день. Утром, днем и вечером.

Скорбное сочувствие струилось из него, точно вода из переполненного кувшина.

— Не знаю, — ответил полковник. Подробности выполнения ритуала его мало интересовали.

— Есть еще родственники? — продолжил похоронщик. Полковник остановился, достал кошелек, вытащил, не глядя, несколько крупных купюр и протянул похоронщику.

— Хватит?

Тот быстро, словно само их появление было оскорбительным, схватил протянутые деньги и спрятал в карман.

— Хватит. Я все устрою наилучшим образом. Не беспокойтесь.

За семь дней траура, которые Куперман провел в родительской квартире, сидя на низеньком пуфе, приставленном к стене, перед ним промелькнули, казалось бы, давно ушедшие из его жизни лица. Школьные друзья, с которыми он не виделся десятки лет, бывшие сослуживцы, ученики, родственники. В его распорядке дня не было места для подержания отношений и связей, служба заполняла его до самого верха, под пробочку.

Согласно религиозной традиции, все семь дней полагалось сидеть, не выходя из квартиры. Но он не мог столько оставаться без движения и несколько раз во второй половине дня ускользал на прогулку и долго ходил по Реховоту, разглядывая улицы своего детства. Садик, школу, парк с самолетом. Реховот сильно изменился, утратив обаяние маленького городка, а размаха и шика большого города приобрести еще не успел. Почему-то полковнику казалось, что он видит все это в последний раз. Вернее, он догадывался, почему, но отгонял эту мысль, упрятывая ее в дальний уголок сознания.

Началось это несколько месяцев назад, на марше. Не финальном, а одном из промежуточных. Через четыре часа ходьбы полковник с удивлением почувствовал, что не может идти. Во рту пересохло, и его наполнил гнилостный привкус, а в правом боку явственно бился пульс, словно в нем поселилось еще одно маленькое сердце. Пришлось придумать вводную, разворачивать группу в атаку на воображаемого противника, потом разбирать ошибки. В общем — часовой привал. Курсанты были довольны — такой поблажки от неутомимого Танцора никто не ожидал.

Вернувшись с марш-броска, он долго думал, сидя в своем домике и разглядывая плоские, разорванные ветром облака, несущиеся над каменистыми холмами Самарии. Из его жизни ушли несколько знакомых, ушли по причине похожей на ту, которой могла обернуться боль в боку. Он помнил, как они отправлялись в больницы с испуганными, но полными надежды лицами. Отправлялись еще вполне здоровыми на вид людьми, а возвращались на колясках: высохшие, измученные процедурами скелеты. Возвращались лишь для того, чтобы, спустя несколько недель, снова оказаться на больничной койке. Уже в последний раз.

«К чему эти мучения? — думал полковник. — Беспощадная химия, от которой выворачивает внутренности, уколы, процедуры, обманутые надежды, уклончивые взгляды врачей, сочувствующие лица родственников. Моя жизнь сложилась так, что я никому ничего не должен. Не случилось женщины, согласившейся разделить мои неприятности и порадоваться моим удачам, нет детей, ожидающих поддержки и заботы. Если со мной случится нечто подобное, то я доживу до момента, с которого прекращается нормальное существование, и своими руками поставлю точку».

Гуляя по Реховоту, он несколько раз ощущал знакомое биение в правом боку, а запах гнили то и дело всплывал из желудка, примешиваясь ко вкусу пищи. Смерть не страшила, он сжился с ее близким дыханием, и столько раз наблюдал за ее приходом. Пугали страдания, беспомощность в руках врачей, их холодное, профессиональное отношение к живым мучениям тела. Он принял решение, и намерен выполнить его. Без колебаний, спокойно, словно выполняя приказ. Оставалось только определить, когда.

Утром, перед тем как выйти из дома, он достал свой сотовый телефон и по памяти набрал секретный номер.

— Кого-нибудь из наших, — попросил он. — Из тех, кто сейчас в квартирном бизнесе. Реховот, Нес-Циона, Ришон.

Получив адрес, он вошел в директорию «Набранные» и вытер номер. Затем поехал к маклеру.