Любовь на острове чертей (сборник)

Вы думаете, я стану отрицать и доказывать? Вовсе нет. Перечтите внимательно предисловие. Для ленящихся перелистнуть обратно страницы и отыскать нужное место цитирую:

«Если читатель не станет мешать мне развлекаться по собственному вкусу и усмотрению, я, так и быть, согласен взять на себя многотрудные хлопоты по его воспитанию и заполнению пробелов образования».

Ну, что ж, я развлекся: герои повествования двигаются перед моим мысленным взором, картинка ожила, текст отплыл в сторону, и началось кино. Длиться оно может сколько угодно, ведь история героев только начинается: перед ними первая любовь и первые разочарования, армия, учеба, поиски работы, карьера, женитьба, рождение детей, конфликты с родителями жены и собственными родителями, словом — вся жизнь.

— Не густо! — возмутится требовательный читатель. — Неужели эти хлопотные занятия по удовлетворению нужд плоти и приобретению социального статуса сочинитель называет «всей жизнью»!? А где же культурные потребности и духовный поиск, то, что, собственно и выделяет человека из животного мира?

Н-да, читатель всегда прав. Он глядит на страницы книги сверху вниз, и позиция чтения влияет на отношение к автору. Для высокомерных, невнимательных или забывчивых придется снова процитировать предисловие:

«Как автор, я вовсе не намерен утомлять вас рассуждениями о смысле жизни, целях литературы, истории философии, философии истории и прочей высокопарной чепухой».

— Блестящая шкода, лежащая на столе! — воскликнет проницательный читатель, — да это же сам тест. Сочинитель поступил с нами, как Гена с наивными сфарадеями. Коварно прервать повествование на самом интересном месте, оставив читателя в состоянии глубокого неудовлетворения, и есть обещанная страшная шкода! Еще один постмодернист на нашу читательскую голову! Но все-таки, где же обещанные хлопоты по заполнению пробелов в образовании?

— Браво! — обрадуется автор. — Наконец задан вопрос по существу!

Многотрудные хлопоты я решил перенести в другой текст. Возможно, через некоторое время у меня появится желание заняться вашим воспитанием. Но не сейчас. Сейчас я намерен закончить повествование, оставив вас наедине с героями. Они существуют в придуманном мною мире, живые и теплые и, если кому неймется узнать, что же произошло с ними дальше, пусть берет в руки карандаш и дописывает сам.

Второе сердце

Похоронив мать, полковник израильского спецназа Арье Куперман возвращался на свою базу. Было ему сорок шесть лет, коротко подстриженные волосы уже начали редеть и налились сединой. Лицо, покрытое плотным загаром много находящегося под открытым небом человека, прорезала тонкая сеточка морщин. Когда полковник улыбался или сердился, кожа натягивалась, и складки, распрямляясь, открывали не загоревшие участки, отчего выражение лица полковника резко менялось.

Он гладко брился, и всегда, даже в отпуске, носил военную форму. Ему казалось, будто гражданские, свободно свисающие маечки или обширные пиджаки будут казаться нелепыми на его поджарой, высушенной бесчисленными марш-бросками фигуре.

Арье Куперман двадцать лет возглавлял школу спецназа, и сам того не подозревая, превратился в легенду, персонаж фольклорных историй и анекдотов. Особенно изощрялись ученики над его привычкой возглавлять финальный марш-бросок, заменяющий выпускной экзамен. Небольшая группа, добравшаяся до окончания курса, должна была пройти за три дня непрерывного движения больше трехсот километров, постоянно натыкаясь на всевозможные препятствия и засады. Их заранее готовил лично полковник Куперман, и он же, все три дня идя впереди цепочки, задавал темп. Двигался он легко, словно танцуя, и поэтому к нему крепко прилепилась кличка Танцор.

Жил полковник в помещении школы, во временном вагончике, давно ставшим для него постоянным домом. Школа располагалась в центре Самарии и ночные тревоги часто оказывались совсем не учебными. Он родился и вырос в Реховоте, тенистом городке неподалеку от Тель-Авива, там была квартира его родителей, в которой до недавнего времени еще жила мать. Куда бы судьба руками начальства ни забрасывала полковника, ему казалось, будто корень его души по-прежнему пребывает в небольшом салоне, уставленном старой мебелью, возле шкафа со школьными табелями Арика Купермана, альбомами детских фотографий и коробочкой, наполненной молочными зубками. Мать словно отгораживала Арье от леденящей бездны вечности, пока она жила, в цепочке перед ним круглилось еще одно звено. И вот, все кончилось.