Любовь на темной улице

Они молча поднялись в свой номер. То удовольствие от отдыха, которое они вместе получали с самого начала их приезда в Париж, исчезло, а эта старинная комната с высоким потолком казалась им такой холодной, с неуклюже расставленной мебелью при мутном свете неярких ламп. Жинетт, повесив на крючок пальто, с равнодушным видом возилась со своими волосами, стоя у большого зеркала. Бочерч, бросив сверток с альбомом на стол, смотрел через высокое окно на сады Тюильри1, через улицу под ним, на которой то и дело возникали пробки. Все деревья уже расстались со своей листвой, стояли голые, а люди, спешащие куда-то мимо только что загоревшихся уличных фонарей, казались замерзшими и утомленными.

Бочерч услыхал, как скрипнула кровать. Это на нее села Жинетт.

— Четыре миллиона франков, — задумчиво произнесла она. — Это все деньги, накопленные им за всю жизнь. Больше у него нет ничего в этом мире.

Бочерч молчал. Он все глядел через окно на потемневшие в сумерках сады.

— Если ты не провезешь их для него, — сказала она, — то это сделаю я.

Бочерч тяжело вздохнул. Он намеренно не спеша повернулся к окну спиной.

— Какую же глупость ты сморозила! — прокомментировал он.

Жинетт смотрела на него, не скрывая своей холодности и враждебности к нему.

— Ты так считаешь? — спросила она. — Может, ты и прав.

Забросив ноги на кровать, она лежала, уставившись в потолок.

— Тем не менее я серьезно.

— Какой будет замечательный заголовок в газете, — недовольно проворчал Бочерч: — «Супруга нью-йоркского адвоката задержана в Париже полицией за попытку провезти контрабандой французские банкноты. Ее муж заверяет, что ему ничего неизвестно о такой преступной деятельности жены».

— Означает ли это, что ты отказываешься помочь Клоду? — сказала она ровным голосом, не отрывая взора от потолка.

— Это означает, что, как правило, я являюсь законопослушным гражданином, — сказал Бочерч. — Еще это означает, что если я являюсь гостем в какой-то стране, то предпочитаю не надувать своих хозяев.

— Ах, — язвительно воскликнула Жинетт. — Какое счастье родиться американцем. И пуританином. Как это удобно!

— Это также означает, что я пытаюсь определить, стоит ли такой риск возможных выгод, — продолжал Бочерч.

— Никаких выгод не будет, — сказала Жинетт. — И нечего тут гадать, чем это тебе грозит. Человек попал в беду, и мы можем ему помочь. Вот и все.

— Не он один. Таких, как он, пруд пруди, — упрямо возразил Бочерч. — Вопрос состоит в следующем: почему мы выбрали именно этого индивида, чтобы помочь ему?

— Он тебе явно не понравился, так?

— Никак не могу утверждать обратное. Это тип с громадным самомнением, он любуется своим умом и снисходительно относится к американцам.

Вдруг, ни с того ни с сего, Жинетт расхохоталась.

— Чего это ты смеешься? — настороженно спросил Бочерч.

— Потому, что ты такой точный аналитик, — сказала Жинетт. — Нарисовал его точный портрет. Да, он такой, совершенный образец француза-интеллектуала. — Она снова засмеялась. — Обязательно расскажу ему, как ты его здесь разделал под орех. Он будет вне себя от ярости.

Бочерч озадаченно, ничего не понимая, смотрел на жену. Она смеялась искренне, без всякой фальши, и то, что только что сказала, ни одна женщина не скажет о мужчине, который ей нравится. Но снова перед его глазами замаячила эта парочка: оба они были так увлечены беседой друг с другом, что ничего не замечали вокруг, там, на улице, перед самым их отелем, к тому же почему это Жинетт с такой напористостью подталкивает его, Бочерча, на такой рискованный шаг — оказать помощь этому Местру?

Бочерч сел на край кровати.

— Вопрос состоит в следующем, — повторил он свою фразу, — почему мы из всех выбираем именно этого индивида, чтобы помочь ему?

Жинетт молча лежала на кровати, вытянув руки по швам, положив ладони на покрывало из парчи.

— Потому что он — мой друг, — наконец ответила она. Потом снова помолчала. — Этого разве недостаточно?

— Не совсем, — уклончиво ответил Бочерч.

— Потому, что он француз, а я родилась в Париже, — продолжала она. — Потому, что он талантливый человек, потому, что я согласна с проповедуемой им политикой, потому, что люди, которые пытаются его убить, — злодеи…

Она сделала паузу, еще подождала реакции мужа. Но Бочерч по-прежнему молчал.

— И этого тебе недостаточно, да? — сказала Жинетт.

— Тогда потому, что он был моим любовником, — добавила она без особой эмфазы1, равнодушно глядя в потолок. — Ты этого не ожидал?

— Я догадывался, — признался Бочерч.

— Но это было давно, — продолжала Жинетт. — Во время войны. Он был моим первым мужчиной.

— Сколько раз ты виделась с ним после того, как мы поженились? — спросил Бочерч.

Он старался не глядеть на жену, но настороженно прислушивался, нет ли фальши в ее голосе. Жинетт никогда не была лгуньей, но ведь и такого вопроса между ними никогда не возникало, надо признаться, и Бочерч был уверен, что все поголовно: и мужчины, и женщины — постоянно лгут, когда приходится обсуждать столь щекотливую тему.

— С 1946 года, — сказала Жинетт, — я встречалась с ним только дважды — вчера и сегодня.