Любовь опера

Володя, естественно, зализав свою челку гелем, надел лучший костюм. И отправился очаровывать нового ключевого представителя театрального аппарата. Через три минуты Панальдина уже в голос смеялась с главным администратором, который показался ей совершенно тупым и безопасным.

ПРОВИНЦИАЛ ПРИДЕТ НА ПОМОЩЬ

Через три минуты Панальдина уже в голос смеялась с главным администратором, который показался ей совершенно тупым и безопасным. Теперь она вполне была уверена, что обрела не только вечного Чебурашку для снятия стрессов, но и преданного ударника, который будет настукивать обо всех течениях в оперном театре.

Это были события вчерашних дней, уже основательно подзабытые, но важные для понимания истории и контекста.

Теперь же на этаже общежития становилось совсем темно, потому что в торцевые окна заглядывал вечер, а свет в коридоре никто не додумался включить.

Володя битый час сидел в своей комнате на постели, раскачивая всякие варианты, как ему поступить с жуликом Акимом.

Из его смартфона неожиданно зазвучала мелодия арии «Высоко поднимем сей кубок», которую ценил Варган Моисеевич, впрочем, как и все творчество Верди. Звонила Бацхер.

– Не спишь?

– Как я рад вас слышать. Не сплю. Для вас – вообще никогда.

– Володь, плохая новость. Катя уходит из театра. Стерва. В разгар сезона.

Екатерина была руководителем отдела по связям с общественностью. Хорошая девушка, мать троих детей. Она шикарно рулила всеми лояльными средствами массовой информации, умела снять тревожность у тех, кто не испытывал к опере особого понимания и любви.

– Так, – задумчиво произнес Володя, – Она уходит.

– Ну, да, – зашипела Панальдина, – Ты еще спой «Да здравствует Екатерина!». Не поверишь, банк ее переманил. Наши же спонсоры. На тройной оклад. Всегда говорила – деньги не портят только сильных. А таких мало на свете. Пожалуй, только я и наш художественный руководитель.

– Панальдина Сардаховна, я просто думаю вслух. На этот сектор не возьмешь, кого попало. Тут мастер нужен, чтобы между струй сухим ходил.

– Правильно мыслишь. До утра тебе времени. Я тоже подумаю. В десять – совещание. Будь. Обсудим все варианты.

Трубка отрубилась до того, как Бузилов успел ласково попрощаться.

Володя направился к шкафу, где стояли напитки. Выбрал початую бутыль красного вина и наполнил пузатый фужер до половины.

Он перебирал в голове московских журналистов, находя в каждом из них какие-то непреодолимые недостатки, которые могли помешать делу. Володя не так боялся того, что сектор паблика в театре будет завален, как насмешек Панальдины над представленными неудачными кандидатурами.

И тут в его голове зажглось. Много лет назад, когда Бузилов еще учился вокалу в училище и не помышлял о поездке в Москву, он дружил со своим ровесником – провинциальным журналистом Эдуардом Занозовым. У Эдика, помимо совсем неудачной фамилии, было главное достоинство – его точно не могла знать театральная мегера Бацхер. «А там, – размышлял далее Володя, потягивая напиток, – Я помогу. Научу тонкостям».

А вообще Занозов писал удачные материалы в газетах, постоянно появлялся на местных телеканалах. Володя вспомнил, что Эдик очень любил театр. Однажды он договорился с художественным руководителем драмы и тот ввел журналиста в постановку «Капитанской дочки» Пушкина. Далеко не главную, конечно. Крестьянином в массовке. Но Занозов хорошо вжился в роль. На премьере режиссер рассказал об эксперименте. За руку вывел журналиста на авансцену. Ему рукоплескала публика. А потом Эдуард опубликовал свои наблюдения. Описал репетиции, ощущения. Тонко и удачно. У него были и другие тексты, получавшие общественный резонанс, но Володя знал об этом мало, потому что никогда не читал газет. А театральную историю знал в переложении самого Занозова.

Вот такой жанр – журналист меняет профессию. Вовка тоже ее иногда менял. Но не для написания статей. А чтобы вернуть себя в реальность. Раз в полугодие или реже, понимая, что начинает хандрить, он брал много дешевой водки и шел к тете Любе, которая работала на площади трех вокзалов в общественном туалете. Они надирались с этой простой старухой до свинячьего визга. А утром Бузилов, находя себя в какой-нибудь кабинке, словно сбрасывал старую шкуру. Ему хотелось в театр, к работе, подальше из этих вонючих мест.

Воспоминания разыгрывались все ярче. Он вспомнил, как Эдик привел его жить в свою квартиру на улице Аксакова – тесную и малогабаритную двушку, когда услышал, что будущего вокалиста бьют и унижают в общаге. Семья журналиста состояла из младшего брата Эдуарда, мамы и часто пьющего отца.

Вот были времена. Жил в чужой семье, на голове у неродных людей. В скромной среде, без шика и достатка. И был счастлив. Его уважали, подкармливали, иногда помогали деньгами, когда было совсем туго.

Володя вспомнил, что у Занозовых стояло старое пианино «Пенза». Неудачное и не очень настроенное, потому что мальчишки, поначалу воодушевленные музыкой, быстро погорели на гаммах и побросали занятия музыкой.