Любовь по-французски

Конечно, эта хижина – рай! В особенности нынче вечером! Ибо утром этого прекрасного, уже отлетевшего дня веселый лай двух собак возвестил молодому лесничему о прибытии гостя. То был нарочный, посланный префектом города; он передал Пьеру Альбруну большой жестяной футляр, в котором – о великая радость! – находился орден, удостоверение и письмо из министерства, подтверждавшее награждение и указывавшее, за что именно пожалован орден. О! Как он читал вслух это письмо своей дорогой Ардиане под солнцем в саду и как дрожали от гордости и радости его руки! «За храбрость, проявленную в военных действиях во время службы алжирским стрелком в Африке; за бесстрашное поведение в бытность сержантом-инструктором пожарных главного города департамента во время ряда пожаров, происшедших в 1883 году в общине Ипенкс-ле-Трамбль, за спасение множества людей, за два ранения, вследствие которых он был уволен со службы, а затем назначен на должность лесничего, и т. д. и т. д.». Вот почему в честь праздничного дня Пьер Альбрун и его жена в этот вечер засиделись у окна; он все еще сжимал в руке орден на красной муаровой ленте; не в силах удержаться, он то и дело поглядывал на него.

Казалось, безмолвное сияние небосвода окутывало их любовью и счастьем.

Между тем прекрасная Ардиана по-прежнему задумчиво вглядывалась в даль, где между домиками и хижинами деревни чернели разрушенные стены. Эти развалины бросили на произвол судьбы, не восстанавливая их. Действительно, в прошлом году, менее чем за полгода, в Ипенкс-ле-Трамбль семь раз в безлунные ночи внезапно возникали пожары, причем не обходилось без жертв среди людей всех возрастов. По слухам, это было дело мстительных контрабандистов, которым в деревне однажды оказали дурной прием; они несколько раз возвращались, поджигали дома, вспыхивавшие как факелы, а потом, исчезая среди сосняка, прячась в зарослях миртов и осин, ускользая от жандармерии, которая не могла их там преследовать, скрывались за границей или в горах. Впоследствии злодеи были, вероятно, арестованы по ту сторону границы за другие преступления, и потому бедствия прекратились.

– О чем ты думаешь, моя Ардиана? – прошептал Пьер, целуя пальцы бледной руки, рассеянно ласкавшей его волосы и лоб.

– Об этих черных стенах, откуда пришло к нам счастье, – медленно ответила баска, не поворачивая головы. – Смотри! – И она показала пальцем на одну из далеких руин. – Там, далеко, в огне этой фермы, я во второй раз увиделась с тобой.

– Я думал, что это была наша первая встреча, – сказал он.

– Нет, вторая! – возразила Ардиана. – За десять дней до этого я видела тебя в Праде на празднике, и ты, противный, меня даже не заметил. А у меня тогда в первый раз забилось сердце – я загорелась, как безумная, и сразу почуяла, что ты – мой единственный. Понимаешь, в ту минуту я и решила стать твоей женой, а ты знаешь: если я чего хочу, так уж взаправду.

Подняв голову, Пьер Альбрун тоже стал смотреть на развалины, которые чернели среди домиков, выбеленных лунным светом.

– Ах ты, скрытница, ты мне в этом не признавалась! – сказал он, улыбаясь. – Но во время пожара большой хижины за церковью, когда я напрасно старался спасти этих двух стариков, а от них в развалинах даже костей не нашли, меня ранил кусок раскаленной штукатурки, и ты отвела меня к твоей старой крестной, к тетушке Инфераль, там ты меня так славно выходила, угощая добрым горячим вином… Ты его словно заранее приготовила. Кто бы мог подумать! И все-таки жалко стариков! Как вспомню о них, сердце сжимается.

– А знаешь, – прошептала баска, – мне-то их не очень жаль; я их знала, когда была ребенком: они плохо мне платили за холсты и тонкие веревки – три су, пять су – и вечно ворчали; а старуха издевалась надо мной оттого, что я красивая… И потом сколько раз, скорчив мерзкую рожу, она старалась меня оклеветать. И никогда ничего не давала она беднякам! Ну а раз уж мы все смертны… Кому они были нужны, эти старые скупердяи? Если бы мы сгорели, то они бы сказали: так и надо! Ну… И все прочие тоже вроде них! Не думай больше об этом. Вот смотри, лачужка Дежоншере; она так здорово горела, верно? После того пожара ты меня поцеловал в первый раз у нас дома. Ты спас малыша, трудно тебе это далось. Ах, как я восхищалась тобой! Я-то знаю, как ты был красив в каске с ярко-красными отблесками огня!.. Ах, этот поцелуй! Видишь ли, если бы ты только знал!

Она опять спокойно показала вдаль рукой; обручальное кольцо блеснуло в лунном луче, и она продолжала:

– Потом, помнишь, вот у той горящей хижины мы обручились, потом, около этой, на гумне, я стала твоей, и, наконец, вот там ты заработал свою тяжелую, свою драгоценную рану, мой дорогой Пьер!.. Вот почему я люблю смотреть на эти черные дыры: им мы обязаны нашим счастьем, выгодным местом лесничего, нашей свадьбой и этим домиком, где родился наш ребенок!

– Да, – задумчиво прошептал Пьер Альбрун, – это доказывает, что Бог обращает зло в добро… Но знаешь, если бы все же я мог взять на мушку моего карабина этих трех злодеев…