Любовь против правил

Она не была ярким цветком, радующим глаз всего несколько дней — или, самое большее, несколько недель. Она больше походила на ореховое дерево, которое так любила Элис. Летом оно дарило укрытие и покой под сенью своих зеленых ветвей. Зимой его оголенные ветви оставались все такими же крепкими и надежными. Женщина на все времена.

Их глаза встретились. Милли покраснела и отвела взгляд. Истинный образец благопристойности. Тогда, в темноте, она была совершенно другой — нескромные прикосновения, жаркие поцелуи, восторженные вскрики.

Ее ухо, открытое зачесанными вверх волосами, было изящным и привлекательным. Профиль — столь же совершенным и изысканным, как те, что он видел на камеях из слоновой кости. А ее ресницы… неужели они всегда были такими длинными и изогнутыми, словно турецкая сабля?

Поздним вечером, оставив Хелену погостить в доме у Лексингтонов, Фиц и Милли поехали домой одни.

В карете оба молчали. Фиц не понимал, что мешает ему заговорить с женой. Он определенно не стеснялся ее, наверное, мог бы раздеться в ту же минуту, если бы не опасался, что его нагота в движущейся карете с открытыми окнами оскорбит ее чувства. Но все же это было именно смущение, возможно, смятение души. Он еще не привык к реальности своего брака. Не привык возвращаться домой с женщиной, которую так высоко ценил и уважал и в то же время занимался с ней любовью.

Служанка Милли целую вечность переодевала ее ко сну — самой королеве не понадобилось бы столько времени перед коронацией. В тот же миг, как служанка ушла, Фиц отворил дверь в смежную комнату.

Милли сидела перед туалетным столиком в пеньюаре с расческой в руке. Когда он вошел, она подняла взгляд и в зеркале наблюдала, как он приближается к ней.

Видела ли она эту жажду обладания в его глазах? Весь день он думал только о том, в какое необузданное создание превращается она, когда с нее сорваны одежды.

Фиц поднял ее косу и развязал ленту, связывающую пряди. Обычно она была туго заплетена, удерживая волосы в порядке и скромности. Без ленты он с легкостью распустил косу.

Освобожденные волосы легли аккуратно, спадая ровным каскадом по спине. Но цвет их оказался не просто светло-каштановым, как он всегда думал, а полным разных оттенков и различий, с проблеском бронзовых, золотых и даже медно-красных нитей.

— Вы не выключите свет? — прошептала она.

— Со временем.

Сейчас он хотел видеть ее, ее волосы, ее кожу, ее загадочное интересное лицо. Он раздвинул ее волосы на затылке и пробежался пальцами по позвонкам, наблюдая за отражением жены в зеркале. Несколько лет назад, возможно, он бы подумал, что она вообще не реагирует на ласки. Но теперь он гораздо лучше разбирался в тонкостях выражения ее лица и уловил, как ее ресницы на мгновение затрепетали. Он также заметил, что она прикусила внутреннюю сторону губы, потому что ее нижняя губа чуть сильнее втянулась в рот.

Фиц развязал пояс пеньюара. Пальцы Милли стиснули ручку расчески. Он поднял жену со стула, и пеньюар спустился с ее плеч.

Он никогда не обращал внимания на женские ночные сорочки, только знал, что они сшиты с таким расчетом, чтобы любая женщина казалась вдвое пышнее своего объема. Сорочка Милли не составляла исключения, украшенная складками и буфами со всеми хитростями швейного мастерства.

Фиц ухватился за подол ее сорочки. Милли приоткрыла губы, словно собираясь возразить. Но ничего не сказала, только выдохнула с шумом.

— Руки вверх.

Она подчинилась. Он стянул с нее сорочку через голову и отбросил в сторону. На мгновение показалось, будто ей хочется съежиться, согнуться. Но все эти годы хождения с книгами на голове не позволяли ей делать что-либо — вообще ничего, — что могло бы повредить ее осанке. Она стояла прямо, груди с розовыми вершинками высоко подняты, бедра полные и округлые.

— Пожалуйста, выключите свет.

Фиц смотрел на нее еще с минуту, главным образом на ее лицо; она затаила дыхание, облизнула губы — борьба застенчивости и импульсивности.

А затем он погасил свет, нашел ее в темноте и крепко поцеловал.

На их третью совместную ночь Фиц не стал выключать свет, когда раздел жену донага. Напротив, он уложил ее на кровать, слегка раздвинул ей ноги и коснулся сокровенного места, наблюдая за ее лицом.

Это должно бы было смертельно обидеть и смутить ее — оказаться под таким пристальным наблюдением, будучи полностью обнаженной перед ним. Но это лишь усилило ее удовольствие, сделав его острее.

Он не выключал свет, пока она не забилась в экстазе. А затем он занялся с ней любовью с таким пылом, словно никогда прежде не испытывал ничего подобного.

Глава 16

На следующий день Фицу и его жене пришлось усесться вместе за письменный стол и просмотреть пачку рекламных материалов.