Любовь среди рыб

— Боюсь, все это отняло у меня гораздо больше сил, чем я думал. — И он рассказал Маре о том, что произошло.

Август посигналил на повороте, с которого еще можно было увидеть озеро.

— Этот исполин тонул, как маленький ребенок!

Внезапно из глаз Фреда потекли слезы. Мара обняла его.

— Мой плачущий герой, — сказала Мара, силясь свести все к шутке, чтобы самой не расплакаться. Она не могла удержаться от слез, если плакал кто-то рядом.

— Ах, Мара, — сказал Фред, взяв себя в руки. Поцелуй витал в воздухе. Нехватка решимости держала его на весу, не давая осуществиться.

— Ах, Фред, — вздохнула Мара, когда тот оторвался от нее. Ее руки остались у него на плечах.

Они смотрели в воду на рыбок Мары и наблюдали, как снова и снова крупные гольцы вторгались в стаю гольянов, чтобы поохотиться.

— Их убивают во время любви, — сказал Фред.

— Такова природа.

— А какова наша природа? — спросил Фред.

Для нас любовь тоже опасна, думал он, мы стремимся к гибели, гонимые нашими тайными страстными желаниями. Должны ли мы от них отказаться, оттого что они неразумны? Или недостаточно мудры? Разве не для того мы приходим в мир, чтобы испытывать эти страстные желания, именно потому что имеем возможность их реализовывать? Или наоборот, мы приходим в мир, чтобы им противостоять, отречься от них? Религии говорят: отречься. Противостоять. Более приятные религии говорят: постичь, что все эти страсти суть иллюзии. Но как мы должны это постичь? И как отличить мудрость не делать что-то от страха не делать что-то?

— Разве природа любви смертельна? — переспросил Фред.

— Природа Мары такова, что она хочет есть, — сказала Мара.

— Мне нравятся голодные женщины. Давай поймаем хищную рыбу? Или это помешает твоим научным опытам?

— Время нереста уже прошло. Из-за дождей вода остыла.

В углу под дощатым навесом стояла удочка. В стеклянной банке рядом они нашли свинцовые грузила и крючки. С ловкостью, удивившей его самого, Фред подготовил удочку. Мара выловила с поверхности воды мертвого гольяна, который не выдержал трудностей размножения. Метод использования мертвой рыбки в качестве наживки оказался чрезвычайно успешным.

Хотя это, разумеется, было строго запрещено, они разожгли на берегу озера костерок. В конце концов, лесничий у них был знакомый, и они могли рассчитывать на его снисхождение. День был безветренный, но так и оставался серым, и они грелись у огня, вертя над ним свои прутья орешника, которые служили им шампурами для рыбы. Потом они ели — руками — и рассказывали друг другу истории, связанные с кострами, из времен их детства.

Однако радость продлилась недолго. Настроение у Мары испортилось. Она стала очень скупа на слова и на вопросы отвечала односложно.

— С тобой все в порядке? — спросил Фред.

— Мне пора уезжать, — ответила Мара.

— Ты можешь остаться здесь. И надолго, если захочешь, — сказал Фред.

— Я — это не я, — сказала Мара. Голос ее прозвучал как-то иначе.

— У меня тоже все запуталось, — успокоил ее Фред. — И то, что я — не я, я тоже отчетливо почувствовал пару дней назад. Самое крутое в этом то, что это так и есть. То, что мы считаем своим Я, ведь это всего лишь проекция взгляда, которым смотрят на нас другие. Со временем мы начинаем верить, что мы и впрямь та самая личность, за которую нас принимают. Мы верим, что должны продолжать играть ту роль, которую нам отвели другие. Еще хуже то, что мы верим, будто эта роль и есть мы!

— Так и есть, Альфред, — сказала Мара.

Когда он услышал, что она назвала его Альфредом, у него прошел мороз по коже. Мара встала.

— Завтра увидимся? — спросил Альфред.

Мара улыбнулась.

— Не провожай меня. Ненавижу драматические прощания.

Она протянула ему руку, поцеловала его в щеку и шепнула ему в ухо что-то очень милое.

А потом молнией взбежала по тропинке вверх к своему мопеду. Сверху она еще раз помахала ему рукой. В глазах ее блестели слезы. Когда Фред это увидел, он бросился вверх по склону. Но она уже уехала. Может, поехать за ней вслед? Но нет. Никаких сцен прощания. Никаких погонь и преследований. Все было так воздушно. Так невесомо. А как должно быть иначе?

Фред проплыл большой круг по Эльбзее. На гладкой поверхности воды отражались освещенные вершины скал, облака, темный лес. Фред вел по воде борозду, которая снова смыкалась за ним. Хорошо, что на воде не остается следов, подумал он.

Сидя на мостках, чтобы просохнуть, он думал о Маре, и его грудь вздымалась. Он тосковал по Маре. Мара.

В тот вечер Альфред Фирнайс снова начал писать.

За четыре часа он написал восемь длинных стихотворений. Выпил стакан воды, отдышался перед хижиной, а потом еще два часа переделывал стихи.

Он выпил стакан вина, свернул сигарету, еще раз перечитал стихи.

Годится, подумал он.

Может быть, это даже по-настоящему хорошо.

23 июля

Элизабет Хальбиг полночи была не в ладах с самой собой. Она была разгневана, да к тому же в печали, в отчаянии, она ругалась и ревела. А потом заснула как убитая.

Теперь, на заре, она точно знала, что делать. Она не станет писать по электронке, она позвонит. Да. Прямо сейчас.