Она поняла, что с помощью этой мысли пытается отвлечь себя.
Она поняла, что не может отовать взгляд от кольца. Что она вцепилась в него глазами в надежде и
Ужасе.
Что луковицы, сбритых на ногах волос, шевелятся, вставая дыбом.
Что кутикулы вокруг ороговевшего эпидермиса, из которого состоят её ногти, — начинают отслаиваться.
Что её анус вжался так, что она его не чувствует.
Что она стоит задом к
Что резь ниже живота почти уже
Что позади неё есть…
Она описалась.
Описалась как…
Как…
Она выпрямилась.
Чувствуя, как иней осел на её спине, плечах и шее.
Как этот голос взял её за мочки ушей и пригвоздил к застывшему в лёд пространству, и она, чувствуя тёплую влагу на ляжках,
обернулась.
Она обернулась.
Женщина в клетчатом платье с белым воротничком и в красном переднике нарезала лимоны в экране её телевизора.
Когда-то эта женщина так же улыбалась в фотообъектив, сидя рядом со своей семьёй. У них была традиция такая — раз в полгода они
I LOVE MY HOME белым на красном.
Женщина в маске человека, лицо которого поменяло цвет и распухло. Человека, чьи черты изменились так, как это обычно бывает в таких случаях. Женщина в маске человека, почерневшего от водки. Женщина, глаза которой выгорели от количества выпитого.
Женщина улыбалась.
Лимоны, пожирающие ножи. Зубами, крепче, чем нержавейка. Зубами, на которых армированная сталь клинков хрустит как стекло.
Мелкое хрупкое стекло. Неровные осколки — такие бывают, если плоскогубцами
взломать тонкое тело градусника. Стекло. Непрозрачное толстое стекло, из которого флакон объёмом со спичечный коробок. Чтобы наполнить его до горлышка, нужно почти полтора месяца.
Этот голос живёт только там — в блестящей дверце шведского аппарата по производству холода. Холодильника, который может быть братом. Братом девушке по имени
Тонкий и очень высокий скрип отполированного, как зеркало, металла, и
Из полной тишины в ультразвук вопль Боли и Ужаса. Вой сбитой на скорости сто семьдесят километров в час собаки. Вой существа, в теле которого не осталось ни одной целой кости:
Этот голос живёт только ТАМ — в декабрьском позднем вечере на станции РЭП 4. Он живёт ТАМ. Он должен быть ТАМ.
Но он — Здесь.
Как он звучит?
А как он должен звучать после одиннадцати ударов тяжёлым стальным ломом, таким холодным, что к нему примерзают отпечатки пальцев.
Пальцев, которыми тысячу лет назад бралась за мочку чужого уха. Ногтями, которыми эти пальцы заканчиваются разрывать упаковки медикаментов. Расцарапывать фольгу и рвать зубами пластик. Выдавливать таблетки в ладонь. В линии ума, сердца, жизни. В которых торчат мелкие осколки, хрупкие обломки треснувшего от приложенного усилия. Отправлять пилюли в рейс Пищевод — Космос. Бежать в состояние, у которого есть пограничники. Они пропускают Отсюда — Туда? Или Оттуда — Сюда?
Бежать Отсюда, в котором
МОЛЬ.
Огромная МОЛЬ, застывшая во времени.
МОЛЬ, режущая своими крыльями неподвижное пространство, несущая его и одновременно вязнущая в нём же.
(юка)
МОЛЬ, замершая на месте и двигающаяся в один и тот же момент. Сквозь крошево битых кулаками матери зеркал и ртутную пыль.
(ЮКА)
Отсюда — Туда. В Состояние, у которого есть Пограничники.
— Юка?
Этот голос живёт только ТАМ. За смешной занавеской. Там — самая тёплая комната дома зимой. Потому что за печкой.
— Юка?
Прежде чем заснуть, она всегда слышала, как этот голос желал ей Спокойной Ночи. И Ночь после этого всегда была Спокойной.
— Юка?
— Да, Ба…
— Ты где, Моя девочка?
— Я здесь, Ба…
— Иди сюда.