Любовь уходит в полночь

— Да ты не слушаешь меня, голубушка! Изволь наконец отвечать! — как сквозь вату, донесся до нее голос распалившейся от возмущения миссис Беркли. — Простите, простите, — скороговоркой пробормотала Ксения, очнувшись от воспоминаний. — Эти колеса так сильно стучат, такой стоит шум в ушах, я просто…

— Я говорю о ручном багаже! В третий раз, дорогуша, заметь! В Дувре нужно будет проявить особую бдительность! На всех вокзалах полно воров! И я не хочу, чтобы, пока ты витаешь в облаках, кто-то прибрал к рукам мои вещи. В Дувр приезжает столько иностранцев, а что касается их… — миссис Беркли не закончила фразы, но лицо ее выражало все, что она хотела сказать о жителях континентальной Европы.

— Я буду очень внимательна, — виновато пообещала Ксения.

— Надеюсь. — Миссис Беркли поджала губы и посмотрела в окно. — В конце концов, мне стоило немалых денег оплатить тебе эту поездку со мной!

— Понимаю. — Ксения смиренно потупила взгляд. — И я вас уже благодарила за это. Благодарю еще раз, миссис Беркли!

— Да уж! И что мне твоя благодарность? — Миссис Беркли махнула рукой. — Одно только твое платье мне влетело в круглую сумму. Однако я не могу возить с собой компаньонку одетой, как уличная попрошайка.

Это не было правдой! И это было так оскорбительно слышать! В лицо Ксении ударил румянец, но она научилась не отвечать на подобные унижения.

Миссис Беркли изощренно высмеивала те платья, какие носила Ксения, пока не начала жить в Беркли Тауэр. Платья были из недорогой ткани, но шила их Ксении мать, а вкус у нее был безупречный, фантазия — неисчерпаемой, руки — на зависть самой умелой портнихе. И эти платья чрезвычайно шли Ксении — обе они, мать и дочь, очень радовались каждой такой обновке, а отец по-доброму над ними посмеивался: «Мои милые обезьянки!»

Миссис Беркли купила ей несколько строгих черных нарядов, но через пять месяцев траура велела избавиться от всех черных вещей.

— Мне не нравится этот цвет! — тоном, не терпящим возражений, объявила она. — Кроме того, в черном ты выглядишь театрально. Антигона! Медея! И это при твоей-то анемичной коже, да с такой вызывающе огненной шевелюрой. Что-то надо делать с тем, как ты выглядишь. Пожалуй, я возьмусь за тебя всерьез!

Размышляя, почему миссис Беркли ассоциирует ее с Медеей и Антигоной — они не обязательно должны носить только черное! — Ксения послушно и в глубине души с радостью стала носить свои прежние платья. Наверное, черное — это личные ассоциации миссис Беркли в отношении античных трагедий, решила Ксения. Но Антигона — это и символ любви к родителям, а Медея, кроме всего остального, — волшебница… Что ж, это совсем не обидно… Но спорить Ксения не взялась, промолчала, углубившись в то, что рассказывала ей мать об античности — а рассказывала она ей очень многое. Однако миссис Беркли не унялась — стала насмешничать еще больше, а потом одно за другим принялась покупать ей платья — одного цвета, другого, всяких оттенков — взамен всего старого, шитого Ксении мамой. И, разумеется, требовать благодарности за заботу о «гардеробе сиротки, ты только взгляни на эту цветочную клумбу!».

Ксения хорошо понимала, почему и эти новые платья не оставляют в покое хозяйку. А как могло быть иначе? Они подчеркивали цветущий вид молодой кожи — Ксения выглядела как нежный майский цветок независимо от того, что было на ней надето.

— Ей досталась и твоя удивительная кожа, любимая! — сказал однажды отец ее матери, не зная, что Ксения близко и слышит их. — Тебя коснешься — и ощущение, что будто гладишь или целуешь цветок магнолии…

Платья, на которых после долгих и мучительных переборов миссис Беркли все же остановилась (сколько денег она на них не пожалела!), были на редкость унылыми, чем обрадовали ее, но цвет волос Ксении был необорим.

Это был тот огненно-рыжий цвет, каким то и дело вспыхивают полотна Тициана и какой вообще так любят многие из художников, — цвет волос австрийской императрицы Елизаветы на ее портрете кисти Винтерхальтера…

— А у нас есть какие-нибудь общие корни с самой красивой королевой в Европе? — спросила Ксения мать во время того долгого разговора. — Она моя дальняя родственница, — ответила ей миссис Сандон. — И в тебе тоже течет венгерская кровь. — Миссис Сандон улыбнулась: — Теперь ты понимаешь, почему я хочу, чтобы ты выучила и немецкий язык, и венгерский?

— И, может быть, я однажды поеду в Словию, мама!

— Если это случится, знание языков тебе будет необходимо. Мы — смесь нескольких наций. Но мы смешали и языки. Так что многие слова — немецкого происхождения, другие — венгерские. — На ее лице появилось ностальгическое выражение. — Мой отец был весьма озабочен тем, чтобы мы с Доротиной хорошо знали близкие языки и могли общаться с соседями. Помню, как-то нас навещал лютенийский король. Его восхитило, что я и сестра могли свободно изъясняться с ним на его языке.

— Мне кажется, я никогда не буду говорить так же свободно, как ты, мама.