Любовь в холодном климате

Остаток дня прошел в бестолковой суете. Мужчины, наконец, хотя и очень поздно ушли на охоту, а женщины остались давать показания различным инспекторам о своем утраченном имуществе. Конечно, кража со взломом сделалась основной темой для разговоров, да и вообще, ни о чем другом больше не говорили.

— Я не очень переживаю из-за бриллиантовой броши, в конце концов, она хорошо застрахована, и теперь я смогу приобрести парные клипсы вместо нее, что будет гораздо умнее.

Клипсы Вероники и теперь напоминают мне о моем собственном ничтожестве всякий раз, как я вижу ее, а бриллиантовая брошь наводит на нелестные для меня сравнения с поддельными драгоценностями моей старой свекрови.

Я не могла не думать, как жестоко со стороны грабителей было украсть мой меховой палантин. Наверное, они никогда не мерзли по-настоящему. Как бы этим грабителям понравилось, если бы я забрала шали у их жен?

— Да, это позор. Я ужасно переживаю из-за моего браслета с талисманом. Он никому больше не нужен, а для меня так важен. Я рассказывала, как заполучила кусок веревки миссис Томпсон[9] у палача? Роли теперь никогда не выиграет национальный кубок, бедняжка.

— А у меня был мамин медальон, я хранила его с детства. Не могу понять, почему эта ленивая задница, моя горничная, не убрала его, как обычно.

Эти плачущие над своими побрякушками дамы стали почти похожи на людей, и теперь, когда мужчины ушли из дома, они казались мне намного приятнее. В отсутствие своего хора Вероника, то есть миссис Чаддерсли Корбетт стала похожа на леди Монтдор, леди Патрицию и всех прочих здешних дам. В разгар чаепития снова появился деревенский полицейский со своим велосипедом, во все глаза глядя на великих детективов, приехавших из Лондона в своих больших блестящих автомобилях. Он привез беспорядочно перемешанную груду похищенных ценностей, которую грабители бросили под стог сена. Почти все сокровища были под радостные крики возвращены их владелицам. Как только выяснилось, что исчезли только наиболее ценные и хорошо застрахованные драгоценности, вечеринка продолжилась в гораздо более веселой атмосфере. Я больше не слышала, чтобы кто-то из женщин снова упоминал о краже, хоть их мужья и бубнили что-то о страховых агентах и страховых взносах. Однако, теперь стали отчетливо заметны антифранцузские настроения. Нора и Нелли встретили бы холодный прием, вздумай они появиться в этот момент, а Малыш вынужден был обходиться всего одной единственной герцогиней, да и то французской, потому что хозяева и гости сбежали из-под пулеметного огня ее вопросов, и ближайшие два дня ему предстояло провести практически наедине с ней.

Я существовала, как большинство гостей, от одного приема пищи до другого; оставалось еще достаточно времени, чтобы переодеться к воскресному ужину. Одним из удовольствий пребывания в Хэмптоне был огромный стол в стиле Людовика XV, полностью покрытый аккуратно выложенными в ряд газетами и журналами, набор которых пополнялся дважды или трижды в день лакеем, чьей единственной обязанностью это являлось. Мне редко попадал в руки экземпляр «Татлера», так как обе моих тети считали подписку на подобные издания необоснованной экстравагантностью, и я жадно глотала номер за номером, когда леди Монтдор позвала меня с дивана, где она пила чай в обществе миссис Чаддерсли Корбетт. Они были совершенно увлечены своим разговором, и я бросала на них случайные взгляды, от всей души сожалея, что не могу стать мухой на стене и подслушать их.

Невольно закрадывалась мысль, что трудно найти двух настолько разных женщин. Миссис Чаддерсли Корбетт не мостилась на краешке дивана, а удобно расположилась на нем, скрестив свои шелковистые, открытые выше колена ноги. Она была одета в простое бежевое платье, сшитое, без сомнения, в Париже и предназначенное для англо-саксонского рынка, и курила сигарету за сигаретой, завораживая причудливой игрой длинных белых пальцев, сверкая кольцами и красными ногтями. Она ни мгновение не оставалась неподвижна, хотя была очень серьезна и полностью поглощена беседой. Леди Монтдор сидела, откинувшись на спинку дивана, обе ее ноги прочно стояли на полу. Она, казалось, вросла в диван, твердая и неподвижная. Ее волосы, похожие на гнездо из седой дранки, слегка вились и ни в коем случае не могли быть зачесаны в модную гладкую прическу; ее брови росли, как им вздумается, и, когда она вспоминала про помаду и пудру, невозможно было наперед предсказать их цвет. Одним словом, по сравнению с лицом Вероники ее собственное выглядело как сжатое поле рядом с ухоженным газоном. Вся ее голова была раза в два больше маленькой блестящей головки ее соседки. И все же на нее не было неприятно смотреть. Было в ее лице то живое и умное выражение, которое придавало ему особую привлекательность. Конечно, она казалась мне очень, очень старой. Дело в том, что ей было уже пятьдесят восемь лет.

— Поди сюда, Фанни, — я была удивлена и испугана этим приглашением и сразу повиновалась. — Сядь там, — она указало на кресло, затянутое гобеленом ручной вышивки, — и поговори с нами. Ты влюблена?