Любовь — всего лишь слово

— А кто поручится, что вы не лжете? Ведь вы — шантажист.

— Конечно. Но, пардон, пожалуйста, где гарантии, что вы не заявите на меня в полицию за шантаж? Может быть, ваша симпатия к милостивой госпоже не так уж и велика?

И тут я совершаю ошибку номер один. Я рассуждаю: при любых обстоятельствах я должен получить письма и пленки. И ни в коем случае нельзя рассказывать об этой истории Верене. Если я ей расскажу, она сразу же порвет со мной. Это ясно. Я думаю вовсе не о том, чтобы оградить ее от волнений. Когда сталкиваешься с шантажом, то тут уже не до этого. Но она не захочет меня больше видеть! Она — на какое-то время, а может быть, и навсегда — перестанет изменять мужу. Нет об этой истории я ни за что не должен рассказывать Верене.

Вслед за этим я тут же совершаю ошибку номер два.

— Если я вам дам деньги, то, разумеется, должен получить все письма и пленки.

— Разумеется.

— Разумеется-то, разумеется! Но потом вы заявитесь и скажете, что у вас не восемь, а пятнадцать писем и пятнадцать пленок и…

— Я клянусь вам…

— Прекратите! Или я вас все-таки побью!

— Мне не привыкать. Не привыкать к такому обращению.

— Вы мне дадите расписку за деньги.

Весь идиотизм моего требования дойдет до меня только позже.

— Конечно, господин Мансфельд, само собой разумеется!

Есть ли смысл говорить этому типу, что он грязная свинья? Конечно же, никакого. Чего бы этим я добился? Ровным счетом ничего. Достаточно одного-единственного письма и…

А у меня в руках еще два — с другими почерками на конвертах. Да у него еще пять.

Якобы еще пять…

— Когда я могу рассчитывать на деньги, господин Мансфельд? Пардон, пожалуйста, но дело не терпит.

— Мне сначала придется съездить во Франкфурт, чтобы найти кредитный банк.

— Вам не нужно искать. — Он протягивает мне записку. — С вашего разрешения я уже подобрал для вас банк. «Коппер и компания». Самое лучшее из всего возможного. Самые выгодные условия. Берут самый низкий процент. Я думал, пардон, пожалуйста, что если бы вы, скажем, завтра в свое свободное время съездили во Франкфурт, сдали бы паспорт на автомобиль и подписали вексель, то послезавтра вы бы уже получили чек. — Он говорит все быстрее: — Но мне лично чек не нужен! Потому что вы можете заблокировать его, прежде чем я успею получить по нему деньги. Поэтому я попросил бы вас заплатить мне наличными. — Как идиот, я попадаюсь в его дерьмовую ловушку. — Так что послезавтра я жду вас здесь в три часа дня.

— Как это? Ведь господин Лорд уже завтра переезжает во Франкфурт.

— Там у него другие слуги. Садовник с женой и я остаемся здесь на зиму. Ах, если б вы знали, как одиноко здесь зимой, как…

— Хватит.

— Пардон, пожалуйста. Значит, послезавтра в три?

Верена. Она не должна ничего узнать. Иначе я ее потеряю. Ошибка номер один. Придется заплатить этому скоту, чтобы отдал мне письма и пленки. Придется заплатить. Придется. Ошибка номер два.

— Да.

— Пардон, пожалуйста, но я должен сказать, что я буду крайне сожалеть, если послезавтра в три вас здесь не будет, господин Мансфельд! Идем, Ассад, идем! Ищи палочку, ищи! Где там наша палочка?

9

Принц Рашид Джемал Эд-Дин Руни Бендер Шахпур Исфагани молится:

— О правоверные, не следуйте по стопам сатаны, потому как тот, кто последует по его стопам, совершит лишь позорные преступления и то, что запрещено и идет во вред другим…

Двадцать часов тридцать минут.

Теперь, когда Рашид молится, я на всякий случай присутствую при этом. Али и Ханзи уже лежат в своих кроватях — смирные и послушные, как ангелочки. Ханзи целый вечер не говорил со мной — ни на ужине, ни перед ужином, ни после.

— Придумал что-нибудь? — спросил я его в столовой.

Он лишь покачал головой. Позже Ханзи вдруг исчез. Сейчас он лежит, уставясь в потолок.

Перед тем, как прийти сюда, я побывал у Джузеппе, которого избил Али. Он живет в комнате с двумя другими мальчиками, греком и баварцем. Я принес Джузеппе конфеты. Он расплылся в улыбке — маленький изголодавшийся парнишка — и сказал на своем ужасном английском:

— Спасибо тебе, Оливер…

А когда я уже был в дверях, он меня окликнул:

— Оливер?

— Да?

— А я все равно прав! Религия — опиум для народа!

Тот, кто так немилосердно побил его, черный Али, — этот непримиримый праведник («Есть только один Бог — мой») — сложил руки поверх одеяла. Он тоже молится, естественно, нарочно одновременно с Рашидом.

Я прикинул, могу ли я запретить ему это. Но я этого не могу. Вот так они и молятся сразу оба. Надо сказать, что Али — довольно тихо.

— Боже наш, иже еси на небеси…

— Если б не милость Аллаха ко всем вам, не его милосердие, то никогда бы Он ни одному из вас не отпустил бы его грехов…

Его грехов.

Я прочел потом и второе письмо. На третье не хватило духу. Все три письма я сжег в лесу, а их пепел растоптал.

— … дай нам сегодня наш хлеб насущный и прости нам наши прегрешения…

Наши прегрешения.