Любовь — всего лишь слово

Шеф сказал, что врачи пока не разрешают навещать Геральдину в больнице. Говорят, что жизнь ее в опасности. Ханзи очень доволен. А я послал Геральдине цветы. Было ли и это ошибкой?

Безусловно.

13

Дахау — сегодня это название известно всему миру. Это был концлагерь номер один. Здесь был начат геноцид против многих народов. На автобусе вы можете доехать до лагеря за тридцать минут. Но ни жители Мюнхена, ни жители деревни Дахау не знали, что происходило в лагере. Этого вообще никто не знал.

Бараки еще сохранились. В них живут люди, свободные люди. У входа на территорию стоит желтая телефонная будка. Чтобы живущие здесь тоже могли говорить по телефону. Люди, жившие в лагере до 1945-го, не имели такой возможности. Налицо один из показателей прогресса человечества.

Между бараками натянуты бельевые веревки. Расхаживают женщины в платках, играют дети. В отдалении стоит часовня. Дорожки посыпаны черным шлаком.

Наш автобус остановился у входа в лагерь. У ворот нас ждал пожилой мужчина — наш гид. Он представляется нам:

— Моя фамилия Шрайнер. Я сам здесь был заключенным. Я вожу по лагерю посетителей. Их сюда приезжает много — в первую очередь иностранцы.

— А немцы?

— Тоже.

— Каково соотношение?

— На тридцать иностранцев один немец, — ответил бывший узник.

Кстати, он точно так же хромает, как наш доктор Фрай. Весь класс молча идет за ними.

Нет только Ноя. Он попросил разрешения остаться в интернате. Видно, что без него Вольфганг чувствует себя не в своей тарелке.

Фридрих Зюдхаус выглядит так, будто вот-вот взорвется. Он что-то бормочет себе под нос. Я не могу понять — что.

Прекрасная погода. Голубое небо. Прозрачный воздух. Ни малейшего ветерка. Мы идем к крематорию, к баракам. Здесь страдали тысячи и тысячи людей. Здесь терзали, мучили, пытали тысячи и тысячи. Вот крематорий. Здесь сжигали тысячи и тысячи. В получасе езды от Мюнхена. Меня охватывает ужас.

Мы слышим карканье ворон. Неожиданно я вижу перед собой барак, над входом в который висит вывеска: ТРАКТИР.

— Здесь есть трактир? — говорю я.

— Здесь два трактира, — отвечает Шрайнер. — Люди, живущие здесь, заходят сюда вечером попить пивка. Некоторое время на вывеске было даже написано: ТРАКТИР У КРЕМАТОРИЯ.

— Это неправда, — говорит Вольфганг, и я вижу слезы в его глазах. — Этого не может быть!

— И все же это правда, — спокойно возражает Шрайнер. — Хозяину пришлось закрасить последние два слова на вывеске только после того, как из Бамберга приехали несколько человек и стали протестовать. Он не хотел ничего плохого — бывший хозяин, — он просто хотел продавать побольше пива. Кстати, раньше это было дезинфекционное помещение.

— Что такое дезинфекционное помещение?

— Тебе же сказали — что трактир!

— Пошли дальше, — говорит доктор Фрай и, хромая, идет дальше вместе с хромающим Шрайнером впереди нас.

Дети играют мячами, волчками, обручами. У некоторых велосипеды. Из крыш торчат телеантенны. Но, поскольку лагерь такой громадный, это, как говорится, ничего не значит. Я воспринимаю все как одну громадную, навевающую ужас пустыню. И это в получасе езды от Мюнхена…

— Сейчас я покажу вам музей, — говорит хромающий Шрайнер. — Он находится в крематории.

В крематории стоят столы, на которых лежат открытки и брошюры. Есть еще несколько витрин с жуткими напоминаниями об этой преисподней. В углу стоит некое деревянное сооружение.

— Это один из так называемых козлов, — поясняет Шрайнер. — К ним привязывали узников и избивали плетьми.

Вольфганг плачет уже навзрыд. Вальтер пытается его успокоить:

— Прекрати, Вольфганг… Прекрати же!.. Все смотрят на тебя!

— Ну и пусть смотрят… пусть…

— Но ведь все это было так давно!

Так давно!

Шрайнер говорит:

— А вот одна из наших книг для отзывов посетителей, — и показывает на пульт, где лежит книга. Я хочу взять эту раскрытую книгу, но ничего не получается.

— Мы ее прикрутили, потому что одну из книг у нас украли, — поясняет Шрайнер. — Погодите, я сейчас принесу вам несколько других.

Он выходит и вскоре возвращается с полдюжиной книг в сером переплете.

— Сколько у вас бывает посетителей? — спрашивает доктор Фрай.

— Приблизительно полмиллиона в год, но, как я уже говорил, намного больше иностранцев, чем немцев.

Мы заглядываем в книги. Насколько я могу понять, записи в книге сделаны американцами, испанцами, голландцами, китайцами, японцами, израильтянами, арабами, персами, бельгийцами, турками и греками, но больше всего записей англичан, французов и, конечно же, немцев.

Вольфганг стоит у окна, повернувшись ко всем спиной, но по его вздрагивающим плечам видно, что он плачет. Он не хочет, чтобы это видели. Но это все равно видно.

А за окном, перед которым он стоит, простирается альпийский мир от Альгоя до Берхтесгадена.

Мне кажется, Вольфганг его не видит.

Вдруг мне вспоминается шеф. Он точно так же стоял у окна своего кабинета спиной ко мне, когда произнес:

— Если Геральдина не выздоровеет полностью, то виноват в этом буду только я.

Чепуха, конечно.