Любовь — всего лишь слово

Просьбу о том, чтобы я к ней зашел, фройляйн Хильденбрандт передала мне через шефа. Я знал о ее желании. Но так и не собрался к ней. Не было времени…

Я покидаю кладбищенский двор вместе с Ноем и Вольфгангом. В школе собрали деньги. Большой красивый венок из осенних цветов с черной лентой лежит на краю свежей могилы, где он скоро завянет и сгниет.

МЫ ТЕБЯ НИКОГДА НЕ ЗАБУДЕМ…

Шеф идет впереди нас в одиночестве, руки глубоко в карманах плаща, шляпа надвинута на лицо.

— Оливер…

— Угу.

— Шеф рассказал тебе, что нацарапала фройляйн Хильденбрандт на стене у кровати?

— Да. Она написала: «Дайте мне умереть. Без своих детей я все равно не смогу жить!» Шеф сказал, что последние слова еле-еле можно было прочесть.

Я замолкаю, а через некоторое время говорю:

— «Без» она написала через «с». Должно быть, это было перед самой смертью.

— Да, — говорит Вольфганг, — я тоже так думаю. Ведь она была так педантична в части правописания.

Некоторое время мы молча идем по пестрой листве, потом Вольфганг говорит:

— Такой хороший человек, и такой конец. Прямо плакать хочется.

— Плакать надо бы по всем людям, — заявляет Ной, — но это невозможно. Поэтому приходится четко решать, о ком следует плакать.

— А по фройляйн Хильденбрандт?

— По ней надо бы плакать, — отвечает Ной, — но только кто станет?

24

Утром того дня, когда хоронили фройляйн Хильденбрадт, к нам в класс пришла новая учительница французского. Учитель, который был у нас перед ней, женился и решил перебраться в Дармштадт. По просьбе шефа он оставался у нас до тех пор, пока не приехала замена.

Учительницу зовут мадемуазель Жинетт Дюваль.

Она должна была приехать уже к началу учебного года, но не смогла. Продажа квартиры, устройство личных дел и получение необходимых документов заняли больше времени, чем предполагалось вначале. Во всяком случае, так она рассказывает. Но я не верю. И скоро скажу — почему.

Мадемуазель Дюваль приехала из Нима. Ей лет тридцать пять, и она была бы весьма хорошенькой, если бы не была постоянно такой серьезной.

«Серьезная», пожалуй, даже не то слово. Мадемуазель Дюваль производит трагическое впечатление. Она одета просто, но со вкусом. У нее бледное, с правильными чертами лицо, красивые карие глаза, красивые каштановые волосы, на ней стоптанные туфли, которые — это видно — были когда-то очень дорогими. Видимо, она бедна.

Мадемуазель Дюваль никогда не улыбается. Она корректна, но не бывает приветлива. Она прекрасная учительница, но никогда не проявляет сердечности.

Мадемуазель пользуется авторитетом. Мальчики с ней крайне вежливы. Но она явно не замечает этого. Мадемуазель преподает нам так, как если бы мы были куклы, а не люди. Впечатление, будто она решила, приехав сюда, сразу же создать между собой и всеми остальными невидимую стену.

После первых тридцати минут занятий с ней Ной тихо говорит:

— Мне кажется, мадемуазель Дюваль очень несчастна.

— Из-за чего?

— Не знаю. Но спрошу — ее.

И он действительно спросил об этом после обеда. Вечером, когда мы улеглись, он рассказывает Вольфгангу и мне, что узнал.

— Сначала она сказала, что это нахальство, и намерилась уйти. Но тут у меня появилась догадка, и она оказалась верной. Я сказал ей кое-что, и она остановилась. А потом рассказала мне все.

— Что она тебе рассказала? — спрашивает Вольфганг.

— Стоп, — говорю я. — Сначала — что ты ей сказал?

— Что я еврей и что все мои родственники погибли. Обычно я этого никогда не делаю! But I had this feeling[115].

— What kind of feeling?[116]

— Что и с ней было нечто подобное. Так оно и оказалось.

— Что именно?

— Ей тридцать шесть. В 1942-м ей было восемнадцать. В Ниме бойцы Сопротивления застрелили шестерых немецких солдат. За это немцы расстреляли сто французских заложников. Среди них были отец и брат мадемуазель Дюваль. Она очень любила своего брата. Мать несколько лет спустя покончила с собой.

Вольфганг тихо ругается.

— Мадемуазель Дюваль тогда поклялась никогда не ступать на немецкую землю, никогда не разговаривать ни с одним немцем, никогда не подавать немцу руки. Долгие годы она держала эту клятву. Но сейчас попала в безвыходное положение.

— Почему?

— Во Франции она не может найти работу учительницы французского. Для работы на производстве она слишком слаба. Если бы она не приняла предложение доктора Флориана, ей пришлось бы умереть с голоду. Думаю, у нее только одно приличное платье, которое сегодня было на ней. Ну, может быть, еще одно. Но туфли — вы их видели?

— Да, — говорит Вольфганг. — Туфли страшные.

Конечно, она опоздала сюда на несколько недель вовсе не из-за документов или квартиры. Ее все время пугала мысль о поездке в Германию. Этого она не говорила, но мне так кажется.

— И мне тоже, — говорю я. — Вероятно, дело дошло до того, что ей просто нечего было есть, и ей таки пришлось ехать.