Любовь — всего лишь слово

— Но, ты знаешь, к тому времени я уже подросла. Стала посильней. Я давала сдачи, кусалась, бросала в них камнями. А когда дело было совсем плохо и на меня лезла целая свора, я применяла один отличный прием, который я изобрела.

— Какой же?

— Я кричала по-русски. Что было силы. По-русски! Все, что приходило в голову. Иногда даже стихи! Не важно что! Когда я начинала кричать по-русски, им становилось страшно. Всем. Всегда. Они отступали и оставляли меня в покое.

Она поднимает голову и улыбается:

— Отличный прием, правда!

— Отличный. Ну а дальше?

Ее лицо мрачнеет. Она опускает голову и кладет ее мне на колени.

— Мой отец очень крупный ученый, понимаешь? Например, в Сибири он изобрел одну вещь, которую русские использовали на своих реактивных самолетах. На самых скоростных…

— Что за вещь?

— Точно не могу сказать. Но представь себе громадный самолет, несущийся с сумасшедшей скоростью. Пилот уже больше не в состоянии постоянно наблюдать за всеми приборами. Это уже за пределом человеческих возможностей. А мой отец поставил на самолете какое-то электронное устройство, которое следит за всеми главными агрегатами машины. Ну, скажем, за полсотней возможных аварийных ситуаций. Если в одном из наблюдаемых объектов что-то не в порядке, включается громкоговоритель и сообщает пилоту: «Внимание, внимание, то-то и то-то не работает».

— Блеск! — говорю я. И считаю, что это действительно блестящее изобретение.

— Но самый блеск в том, что отец велел наговорить на пленку все пятьдесят предупреждений женским голосом. Именно женским! Это мне нравится больше всего. Потому что по радио пилот общается только с мужчинами. И поэтому как только раздастся женский голос, он уже знает: опасность! Он не может пропустить мимо ушей женский голос!

— А теперь я сам могу досказать до конца твою историю.

— Да?

— Да. Ами предложили твоему отцу бешеные деньги, и теперь он работает на Кап Канаверал или еще где-нибудь в этом же роде, а ты летом можешь посещать родителей. Так ведь?

Она отрывает травинку, жует ее и тихо говорит:

— Верно. Да только не совсем. Ами, конечно, пригласили моего отца к себе. И мы все должны были перебраться за океан. Но отец полетел туда один.

— Почему?

— Мать развелась с ним. Она заявила, что не может больше жить с человеком, который всю жизнь только тем и занимается, что изобретает все более ужасные средства уничтожения.

— Что же, это принципиальная позиция, — говорю я.

14 часов 30 минут.

Верена. Верена. Верена.

— Но она лгала. Все люди лжецы. Моя мать развелась, потому что познакомилась в Берлине с очень богатым торговцем текстилем! Мой отец этого не знал. Он и сегодня не знает. Я шпионила за обоими: моей матерью и этим мужиком.

— Почему ты ничего не сказала отцу?

— А зачем? Я всегда больше любила мать! И отец знал это. Поэтому во время бракоразводного процесса он добровольно согласился, чтобы я осталась с матерью.

— Что же, все устроилось как нельзя лучше.

— Вот именно что. Как только отец уехал, моя мать снова вышла замуж и запихнула меня в интернат.

— Почему?

— Мой отчим терпеть меня не может. Стоит нам сойтись вместе, как сразу же начинается ссора. Мне очень редко позволяют приезжать в Берлин. Стоит мне там появиться, как мать начинает трястись. Но мой отец просто счастлив, что я воспитываюсь в Германии. На большие каникулы я летаю к нему. Он действительно работает на Кап Канаверал. Теперь делает ракеты.

— Понимаю, — говорю я и смотрю на нее.

Она шепчет:

— Четверть часа уже прошло, да?

— Да.

— Я ухожу. Я не буду реветь. Не буду тебя удерживать. Я не стану создавать тебе никаких трудностей — клянусь.

— Ладно, — говорю я. Мы оба встаем. — Ладно, Геральдина. Погоди, я хоть немного поправлю твою прическу. — Она прижимается ко мне, целует мои руки. — И ты сама тоже должна привести себя в порядок, прежде чем показываться на люди, — говорю я, — иначе сразу же поймут, чем ты занималась.

14 часов 30 минут.

— Тебе пора домой.

— В четыре у нас история. Там увидимся снова.

— Да.

— Я хотела бы всегда быть с тобой. Днем и ночью. До самой смерти.

— Пока, Геральдина.

— Ты не хочешь меня поцеловать?

Мы целуемся. Она печально улыбается.

— Что с тобой?

— Она красива?

— Кто?

— Не спрашивай. Та женщина, которой принадлежит браслет.

— Нет.

— Конечно же, она красива. Намного красивей меня. И сейчас ты идешь к ней. Не ври мне только. Пожалуйста, не ври.

— Да, — отвечаю я, — я иду к ней.

— Ты ее любишь?

— Нет.

— Врешь. Но для меня это неважно. Честное слово. Для меня это неважно, пока ты ходишь со мной. Потому что ты первый в моей жизни мужчина.

— Ну ладно. Тогда пока. До четырех, на истории.

Она уходит, спотыкаясь на своих высоких каблуках, разгоряченная, с перепачканным лицом, с вылезшей из юбки блузкой. Она исчезает в кустах. Наступает полная тишина. Я отправляюсь к старой башне, которая виднеется над верхушками деревьев. Одна рука у меня в кармане. В ней Веренин браслет.