Любовник богини

Он сидел, бессмысленно озираясь по сторонам. Поляна была пуста, и джунгли за нею — тоже пусты. Даже обезьян не было, даже птиц. Словно их тоже похитили вместе с Варенькой и унесли… куда? О, знал бы он! Знал бы он, кто превратил этот путь, широкий, исполненный счастья, который, чудилось, навеки простерся перед ним и женой, в непроходимую болотину, в пропасть отвесную, в обрывистую тропу еще похлеще той, с коей вчера сорвался Реджинальд!.. О, знать бы, кто содеял сие, — Василий жизнь положил бы, чтобы найти его и отомстить. Даже если Варенька уже мертва, он отыскал бы своего лиходея и, забыв о христианском милосердии, о человеколюбии, заставил бы его пройти через все стадии отчаяния, которые он испытал нынче поутру, проснувшись — и не найдя ее близ себя: беспокойство, постепенно перешедшее в тревогу, затем опасение, страх — и наконец беспросветный, безнадежный ужас, занавесивший весь мир вокруг непроницаемым черным покрывалом.

Но она еще жива. Нет, не потому, что Кангалимма, эта древняя обманщица, трусливо затаившаяся где-то, эта лживая колдунья, посулила им умереть в один день!

Василий впился ногтями в кожу ладоней до боли, до крови. Он готов был вытерпеть какую угодно боль, чтобы заглушить в себе эту муку мученическую, это чувство: она жива, она зовет его на помощь, а он не знает, где, в какой стороне бесконечного мира ее искать!

Когда Вареньку укусила змея, когда ее увезли из шатра тхагов-душителей, Василий тоже испытывал страшное отчаяние, но не такое всепоглощающее. Тогда почти сразу появлялся Нараян и спасал или подсказывал, куда идти, что делать для спасения Вареньки. Василий в глубине души уже уверовал, что Нараян, подобно божественным советчикам-адитьям, видит все насквозь и охраняет окружающее, однако… однако и Нараян сидит сейчас на траве, видимо не зная, что делать, угрюмо, незряче вперив глаза в блестящего своей темно-серой шерсткой молоденького йангуста, который забавлялся с какой-то толстой темной веревкой.

Да это же змея, наверное, убитая зверьком, который был раз в пять или шесть короче ее, зато обладал поразительным бесстрашием и столь же поразительно острыми зубами. Мангуст нападал на дохлую кобру, словно победа над чудовищем показалась ему слишком легкой и он желал продлить сражение. Он вцеплялся зубами ей в голову и трепал так, что тугое мертвое тело вилось по траве, будто живое. Наконец мангуст закрепил успех тем, что перекусил морду змеи, и, отшвырнув ее от себя, удалился с видом пресыщенного триумфатора.

Кобра упала чуть ли не к ногам Василия, так что широкий капюшон почти коснулся его. Брезгливо сморщившись, он пошарил в траве, нашел какую-то палку и, поддев на нее дохлую гадину, совсем уж приготовился забросить ее подальше, как вдруг что-то блеснуло по краям ее безобразного капюшона. Василий пригляделся. Да нет, ничего особенного, это всего лишь дырки, оставленные острыми зубами мангуста.

Он встал, держа кобру на палке. Надо было отбросить змею, а он все стоял и глядел на нее — с ощущением, что это уже было с ним раньше. Ну да, конечно! Точно так же он стоял в саду магараджи, рядом с умирающей Варенькой и переломанным кустом розы роз, держа перекинутую через трость только что убитую им кобру.

Ее туловище было все исхлестано, голова проломлена, а по краям широкого капюшона зияли точно такие же дыры. Он тогда еще подумал, что проткнул их острием трости…

И вдруг догадка, будто черная смертельная тень демона, подкралась к нему и обвилась вокруг, заглядывая в глаза и смертельной усмешкой являя свою страшную очевидность.

Нет, не трость-шабук проткнула те дыры в капюшоне кобры! Василий хлестал вслепую, наотмашь, он мог оставить только длинные рваные раны, но отнюдь не такие вот симметричные полукружья мелких дырочек с двумя более крупными, где кожу змеи пронзили острые резцы серого зверька. И это особенное омерзительное ощущение тяжести ее расслабленного длинного тела — как будто оно не свивалось только что в тугие кольца, как будто жизнь ушла из него уже давно.

Но не может же быть…

Может. Так оно и было! Не нападала на Вареньку кобра; она была подброшена в этот куст уже дохлой, убитой каким-нибудь храбрым ручным мангустом вроде этого, — подброшена для того, чтобы трагической случайностью выглядело хладнокровно продуманное и тщательно подстроенное убийство.

И в то же мгновение в памяти Василия возник змеечарователь с базара Ванарессы, который хватает кобру за голову, подсовывает к ее зубам стеклянный сосуд — и капли желто-зеленого яда сочатся по стеклу.

Очень может быть, магараджа сам добыл яд и пропитал им шипы своей сказочно прекрасной, смертельно. прекрасной розы, чтобы всякий похититель и осквернитель ее блаженства был немедленно наказан за свою дерзость. Но почему он не предупредил гостей, когда послал их посмотреть эту проклятущую розу роз, что она «кусается»?!

Ответ все тот же: чтобы убить их. Убить Вареньку.

Да нет, чепуха. Он восхищался ею, он принимал ее в своем доме, княгиня-магарани была ее подругою! Зачем ему убивать «северную Лакшми»?..