Любовные письма великих людей. Соотечественники

Ангел мой, мне кажется, мы будем век говорить друг другу о 3-м марте, и век не доскажем. Странно, я много читала о свиданьях и поцелуях, еще больше слыхала о них от приятельниц и ближе приятельниц – и всегда дивилась: что находят в этом приятного, мне казалось глупо, и я никогда не решилась бы ни за что на свете, – но вот и со мной сбылось 3 марта, только оно не помирило меня с их поцелуями, с их восторгами, они остались их, а 3 марта – мое 3 марта!

В небе я не была бы святее, как в твоих объятиях, перед Ним я не желала бы явиться чище, как была на груди твоей, и от Него не желала бы более награды, как твой поцелуй. О! мой Александр! мой Александр! Ведь я видела в твоем взоре любовь, любовь твою, я видела во всем, что ты мой, и целая-то жизнь наша будет не что иное, как 3-е марта. О, мой Александр! ни о чем я еще не могу теперь думать, мысль и слово отстали вместе с телом и землей. Я сказала тогда нелепость, ясное доказательство, что нам не нужно тогда было говорить. Я не могу вообразить, что будет за жизнь тогда, как мы дойдем до того, чтоб ее размерить, учредить, сделать порядочною, – а жизнь эта будет, я верую! Оглянусь направо – свет, блаженство, все свято, все благословлено Им, мы – Его ангел; оглянусь налево, – страшно, там проклятье, преступленье, там разлука, страданье.

А в самом деле, друг, ты писал ужасное в прошлом письме: поклялся не подаваться назад, а потом: «разрыв – тут много ужасного, безнравственного, но скорее разрыв, нежели уступка». И тогда, тогда, как с нами будет Бог, как мы будем в раю, как мы составим одного ангела, ты скажешь: «Наташа, я поступил безнравственно». Не ужасно ли? Но теперь я не верю решительно ни во что дурное, а холодность пап(еньки) очень дурное; стало, Он уничтожит ее. Праск. Андр. с величайшим участьем говорит мне: «Ну, что ж, он сделал лучше, и так рискуя». – «Ничего, – сказала я ей, – мы увидались только потом». – «Ах, он безголовой». – «Да, правда, безголовой, но лучше безголовой, нежели бездушной» – не знаю, поняла ли она, а она ведь очень добра. Ты безголовой, а я – безумная – чудо! Вдруг давеча беру Emilie за руку и называю ее Александром, да, может, и не заметила бы этого, если бы мне не дали заметить. Она мечтает о том, как мы будем скитаться с нею, как меня выгонят. Дивно. Александр: мир откажется от нас за нашу любовь, за наше святое – свобода!.. Я никак не могу разглядеть обстоятельств, а тогда представляется мне не иначе, как 3-м марта, и так ясно, так ясно… О! друг мой! Да, я вижу, тебе необходимо отдохнуть здесь, на груди, отдохнуть долго, долго, потому что ты страдал долго. Мы едва прикоснулись к чаше блаженства нашего, а она без дна, без краев… Ведь я не насмотрелась на тебя, красота моя, да такого красавца нет во вселенной, потому что ни на ком рука Его не видна так ясно. О, Александр, нет, ведь недостаточно, несносно говорить через бумагу, когда уж раз попробовал лепетать живою речью, хоть едва понятною, ребячьею, – но все она лучше, превосходнее мастерского писанья! Нет, еще мы будем говорить, будем, я верую. Мы доскажем друг другу все здесь, и уже тогда пойдем рассказывать Богу.

Дивный мой, прелестный мой, милый… Да! merci за комплимент; вот неожиданно, да тебе это показалось… Нет, я вздор говорю, именно я, должно быть, была хороша тогда, ведь я была тогда – с кем? Все еще дивлюсь, как осталась на земле, как осталась без тебя. Да, что 9 апреля в сравнении с 3 марта… А тогда мы скажем: что 3-е марта в сравнении с теперь. Ни на один миг не покинула бы тебя, ни на миг не спустила бы с тебя глаз… Или смерть? Да будет Его воля! Праск. Андр. говорит: «Ведь родительским благословением дом строится»; если только, – то пусть наш дом век не состроится, но в благословении для меня более… Он поможет.

И. А. Гончаров

(1812–1891)

Как благодарить Вас, изящнейший, нежнейший друг, за торопливую, милую весть о себе?

Иван Александрович Гончаров – писатель, критик, член Петербургской Академии наук, автор известного «Обломова». Гончаров часто воспринимался современниками как его вымышленный литературный герой, такой же меланхоличный, ленивый, много мечтающий, но ничего не делающий. В действительности – это лишь внешний облик, внутренне Иван Александрович был человеком деятельным, мыслящим.

Любовь всей его жизни – Елизавета Васильевна Толстая тоже относилась к Гончарову как к некоему «Обломову». Она принимала его ухаживания, письма, но отношения дальше дружбы никогда не заходили. Впервые Гончаров увидел Толстую еще шестнадцатилетней девушкой в доме Майковых, их общих друзей. Бурная переписка между ними началась гораздо позже знакомства, уже в зрелом возрасте. Но, к сожалению, более практически мыслящая Елизавета Толстая вышла замуж за другого.

Все время его жизни верным другом, умеющим выслушать, понять была Юлия Дмитриевна Ефремова. Между ними регулярно велась переписка, Гончаров доверял ей свои самые сокровенные мысли, сомнения и всегда находил душевный отклик.