Любовный канон

Но я знала и то, какие звуки он умел извлекать из Алисы. Уткнувшись лицом в подушку, чтобы не переполошить соседей, она кричала на одной ноте, как кричат падающие с большой высоты: «А-а-а-а…» Она падала и никак не могла достичь спасительного дна, чтобы оттолкнуться от него и всплыть. Она кричала, пытаясь вытеснить заполнявший ее ужас растянутой во времени потери, но ничего у нее не получалось…

И зачем только он позвал ее к себе в больницу.

Я кручусь, прибегаю к перифразе, лишь бы не назвать его по имени. Ведь это сразу испортит все дело.

«Что значит имя?» – вот один из действительно последних вопросов, равный, по существу, второму от того же автора: «Быть или не быть?»

Быть Алексеем Ивановичем или Сергеем Александровичем все равно что не быть. Имя вместе с отчеством моментально тянут за собой отягчающие обстоятельства в виде жены, бывшей жены, детей, квартиры, машины, родственников, любовницы, собаки, которую заводит жена, заподозрив о любовнице («Сегодня твоя очередь гулять с Джерри»), вина, которым заполнены отчаянные минуты пустых вечеров на даче, друзей, среди которых есть предавший, опять вина…

Эти и подобные этим все-таки частности, имеющие к судьбе косвенное отношение, могут составлять множество комбинаций. И вот уже морозильная камера, вместо того чтобы сохранять, обрастает грубой шубой анкетных данных, холодильник перестает работать, содержимое – пропадает.

Может быть, именно поэтому Алиса в разговорах со мной и Рогнедой тоже никогда не называла его ни по имени-отчеству, как того требовала большая разница в возрасте, ни просто по имени, ни одним из тех дружеских прозвищ или сокращенных имен, которыми называли его между собой коллеги, друзья, ученики или поклонники.

Она вообще никак его не называла, точно боялась нарушить ею самой наложенное табу. Ведь назвав его имя, она, во-первых, разделяла с нами свое право на него, а делиться она не хотела. Во-вторых, она таким образом признавала, что он существует не только в ее жизни, но и в другой, с ней не связанной.

Но я знала, как все же хотелось ей произносить

его имя вслух.

Это случилось, когда в нашу компанию забрел новичок, обладатель того имени.

Сначала Алиса воззрилась на самозванца с враждебным недоумением. Потом враждебность сменилась интересом: так запросто все называли его и так запросто он отзывался.

Я видела, как Алиса собиралась с духом, прежде чем в первый раз обратиться к тому молодому человеку, и как изумилась, когда он повернул голову. Она не знала, чем заполнить повисшую паузу, ведь сказать, кроме того главного, что она уже сказала, ей было решительно нечего.

Называя имя, она попробовала, как могло бы быть, и зажмурилась от удовольствия.

С той минуты и весь вечер она обращалась к ничем не примечательному аспиранту из Гнесинки по поводу и без повода, на разные лады, пробуя на вкус и на слух уменьшительно-ласкательные суффиксы, все, сколько есть их в русском языке. Алиса наслаждалась. А молодой человек так никогда и не узнал, что у столь внезапно и щедро обрушившейся на него нежности был совсем другой адресат.

На их теоретическом факультете он преподавал общее фортепьяно. Если Алиса раньше и была влюблена в него, то самым обычным образом, постольку поскольку, как большинство студенток в своих педагогов, просто потому, что иначе не получалось.

И вдруг все стало не так. Из латентной формы любовь молниеносно перешла в острую. Причем дебют заболевания совпал с последним годом обучения, с дипломом.

Тем солнечным утром, в мастерской Рогнеды, у Алисы в полной мере получилось сделать то, к чему он приглашал своих учеников во время фортепьянных штудий – отпустить себя

.

Косвенную роль в этой истории сыграл руководитель Алисиного диплома, доцент М. – вечный доцент, так за глаза называли его и студенты, и коллеги. На их курсе он читал историю русской фортепьянной школы.

Что-то числилось за М. Некий проступок, совершенный из лучших побуждений и полупрощенный ему за давностью лет. Старшее поколение педагогов доцента М. не замечало, и молодежи он был малоинтересен. Алисе ни к чему да и недосуг было вникать в подернутые ряской времени подробности. Но только до той поры, пока она не осознала, кого они касались.

Считалось, что М. пишет о нем книгу. Может, так оно и было. Неотступная тень Алисиного героя, соглядатай его жизни, а в сущности – тривиальный друг-недруг, вечный доцент М. был в большей степени персонажем, нежели человеком.

В начале курса, в одном из витиевато-бессвязных словесных пассажей, которым изобиловали его лекции, М. дал понять, что когда-то они вместе начинали. Лестное для М. предположение.

Один чувствовал и блистательно передавал целое, не упуская при этом детали. Другой – в погоне за деталями так и не смог целого охватить: занятый копаньем в сорняках, он не видел, что стоит посреди хлебного поля. Впрочем, концертную деятельность вечный доцент М. давным-давно оставил.