Люди Джафара

Как ни странно, Джафар вовсе не был азиатом. Он был тем, что страшнее любых азиатов на свете. Представьте себе, что получится, если взять обычного шепетовского жлоба, заскорузлого и домотканого, большим шприцом высосать у него через уши всё содержимое черепной коробки, а потом через те же самые уши запихнуть в освободившееся пространство Устав Вооружённых Сил Советского Союза; знаете, вырывать из этого талмуда страничку за страничкой, сворачивать в трубочку и проталкивать в середину. Что, по-вашему, получится? Джафар. Именно он. Как-раз таким способом его в своё время и сконструировали. Деревянную игрушку для войны в мирное время, синий от бритья и служебного рвения манекен, одуряюще пахнущий тройным одеколоном.

Когда его запакованная в военную форму фигура впервые нарисовалась перед фронтом выстроенного на плацу дивизиона, приставила негнущуюся ножку и взбросила ручку к фуражке, натянутой на те самые уши, когда гнусавый механический голосишко впервые пропел: «Дивизио-о-он!.. Равня-а-айсь!.. Сми-ирно-о!..» — мы и знать не знали, что в нашей жизни наступает новая эпоха — долгая и мрачная.

А впрочем, что могли мы — курсанты-первогодки — тогда знать? За нашими плечами пока был только КМБ, чёртов Курс Молодого Бойца, о котором, когда он наконец закончился, я мог себе позволить помнить только одно — БЫЛО ОЧЕНЬ — ОЧЕНЬ ТРУДНО. (По завершении КМБ к нам на присягу приехали родители. Когда я увидел свою мать и попытался улыбнуться, губы треснули и потекла кровь: это была первая улыбка за несколько месяцев.) Но КМБ прошёл, и мы были ещё зелёными салагами, и близко не имели пока «военного нюха», удивительного армейского чутья на неприятности, первые признаки которого появляются хорошо если в конце второго курса, и который ещё годом позже совершенно заменяет собой обычную человеческую интуицию.

Да, конечно, будь мы тогда хотя-бы третьекурсниками, нас бы наверняка уже ничем нельзя было пронять. Как ничем нельзя было пронять. Как ничем нельзя было пронять курсантов «старика-Гусева», которым мы тогда свирепо завидовали за то, что они все четыре года жили именно так, как в нашем понимании и полагается жить будущим офицерам.

Но мы пока были только курсантами первого курса, и стояли в холодный зимний день на плацу, и тупо выполняли команды нашего нового командира дивизиона.

Именно в тот недоброй памяти день мы раз и навсегда стали «людьми Джафара», гордостью и болью нашего училища, образцово-показательным дивизионом, служба в котором была не менее безысходной, чем работа белых рабов на мусульманских галерах.

Кличка «Джафар» прилепилась к майору Мирончуку сразу и намертво — словно на «танковый» клей её сажали. Может быть, стал наш комдив «Джафаром» из-за по-восточному смуглой кожи, а может, и это лично мне кажется более вероятным, из-за его по-мусульмански фанатичной преданности сурам своей Священной Книги. Кораном майора Мирончука был Устав.

Непонятно, где Джафар набрался этой мусульманщины. Может быть, на афганской границе, в Термезе, где он служил несколько лет? Тогда остаётся пожалеть, что нашему комдиву не пришлось побывать в самом Афганистане: это обычно излечивает даже наиболее ограниченных уставников; может быть, и его бы проняло? Ну хоть чуть-чуть?

Впрочем, неважно. Тогда, на первом курсе, мусульманские корни Джафара никого из нас совершенно не интересовали. Тогда у нас были совсем другие проблемы. Просто продолжалась служба. Тяжёлая, строгая служба курсантов-первогодков образцово-показательного военного училища.

Служба эта была расписана до мельчайших деталей и изо дня в день шла по раз и навсегда определённому распорядку: Подъём в семь утра. Зарядка — трёхкилометровый кросс. Завтрак. Занятия в классах и аудиториях. Обед. Три часа самоподготовки. Строевая или физическая подготовка. Ужин. Просмотр программы «Время». Полчаса свободного времени. Вечерняя прогулка со строевой песней. Вечерняя поверка. Отбой в двадцать три часа.

Кроме этого: В понедельник — утром общеучилищный развод. Генерал-майор Старун — начальник училища — доведёт приказы, выставит на всеобщее обозрение самого большого нарушителя прошедшей недели, обьявит ему десять суток ареста (другого числа генерал, кажется, просто не знал) и отправит на гауптвахту. После обеда — полтора часа строевой подготовки дополнительно и побатарейное подведение итогов за неделю. В пятницу — единый политдень. Для офицеров — после обеда читка приказов. Для курсантов — лекция на политическую тему в исполнении кого-нибудь из политработников или преподавателей. В субботу — ПХД (парко-хозяйственный день). После обеда — увезут на работу куда-нибудь на завод. В воскресенье — до обеда праздник строевой песни, а затем спортивный праздник (трёхкилометровый кросс). После обеда те, кто пробежал кросс на «хорошо» и «отлично», пойдут в увольнение (конечно, если у них нет двоек и задолженностей). Остальные перебегают кросс. Столько раз, сколько нужно, чтобы пробежать его на «хорошо» и «отлично». Праздник, всё-таки!