Люди и деньги. Очерки психологии потребления

С точки зрения обывателя, богатый наследник — это человек, который не способен сварить яйцо, поменять колесо, причесаться, помыть посуду, завязать шнурки, отстоять свою точку зрения, спуститься в метро, дважды надеть один и тот же свитер, терпеть боль, есть руками и вообще он никогда не ударил пальцем о палец.

Убеждение, лежащее за этими утверждениями, очевидно: богатому наследнику и не нужно этого уметь, за него все делают деньги — деньги, которые заработали другие, а он получил незаслуженно. Если же он чего-то добивается сам (становится президентом банка, собирает лучшую в мире коллекцию яиц Фаберже, заканчивает Принстон, женится на первой красавице, избирается в Сенат, выигрывает морскую регату и т. п.), то наготове объяснение: «Он бы никогда этого не смог, если бы не его деньги…»

«Не существует практически никакого достижения, — с горечью замечает Олдридж, — которое богатый наследник мог бы приписать самому себе и которое не имело бы одновременно — прямо или косвенно — отношения к его наследству. Это, возможно, самый страшный кошмар любого, даже самого «успешного» обладателя «старых денег» — в конце жизни он вынужден противостоять обвинениям (часто своим собственным) в жалкой заурядности» (Aldrich, 1996).

Тот же самый обвинитель с легкостью, одной фразой компрометирует не только все, что «богатенький Буратино» делает, но и все, чем он является. Фраза такая: «Он может себе это позволить».

Он всегда говорит правду? Никогда не пользуется случаем? Верен своим старым друзьям, школе, компаньонам? Ставит порядочность выше выгоды? Возможно, отвечает обыватель. Но так вел бы себя любой, будь у него столько денег.

Причиной физической и умственной слабости богатого наследника предприниматель первого поколения считает отсутствие желаний. Он «не голоден», у него ведь все есть. Его описывают как зажравшегося жирного кота, ленивого и неповоротливого. Олдридж вспоминает, как в молодости работал репортером «Boston Globe».

От репортера ожидают, что он будет злым и голодным, что он будет «землю рыть» в поисках историй.

«Я много работал, я добывал истории, — пишет Олдридж. — Однако люди часто с недоумением спрашивали меня: «А зачем тебе быть репортером? Ты ведь можешь обойтись без всего этого». Тот же самый вопрос ему задавали, когда он был учителем в пятом классе средней школы Гарлема. «Что ты здесь делаешь? — спрашивали люди. — Зачем ты явился из Гарварда в Гарлем?» И в этот момент ему самому собственные поступки казались не просто необъяснимыми, но и какими-то «нереальными».

Подобное отношение к унаследованному богатству — типично американское. Сама идеология Нового Света складывалась вокруг идеи честного состязания людей, полагающихся исключительно на собственные силы, — людей, которые своей предприимчивостью творят нечто (имя, состояние или самих себя) — в буквальном смысле из ничего. Такая идеология просто по определению не может уважать унаследованное богатство. Наследство есть простой результат чужого успеха. Поэтому наследник состояния не чувствует, что его судьба принадлежит ему: богатство движет его по жизни так же, как шофер его лимузина.

В этом смысле наследник крупного состояния похож на красавицу из женского романа: она никогда не знает, любят ли «ее саму» или просто ее красивое тело. Так же, как красавица обречена быть объектом вожделения, а не любви, богатый наследник обречен на то, чтобы никогда не различать истинную дружбу и использование его кошелька.

Он постоянно мучается от одиночества, неуверенности в себе и спутанной идентичности. В США существует даже группа поддержки для богатых наследников, созданная по типу «Анонимных алкоголиков». Один из участников группы рассказывает: