Люди и нелюди

Двери распахнулись.

Впрочем, распахивались они довольно-таки неспешно, потому Себастьян и успел разглядеть резные створки их.

— Интересненько… — Он ткнул пальцем в кривобокую фигуру человека, которого демон пытался насадить на вертел. При том вид у демона был не столько грозный, сколько задумчивый; оно и верно, человек растопыривал руки и ноги и вовсе выглядел чересчур уж тощим, чтобы являть собою хоть сколь бы то ни было приличный ужин. — Любопытная тема…

Чуть ниже пара грешников выплясывала на сковородке под присмотром очередной хельмовой твари…

— Ах, это все Гарольд… он у нас несколько… как бы это выразиться… увлечен темой Хельмова царства…

…и хотелось бы знать, с чего вдруг этакое нестандартное увлечение возникло. А в том, что тема сия всецело завладела хозяином особняка, Себастьян не сомневался.

Обеденный зал гляделся несколько экстравагантно.

Стены, расписанные пламенем. И грешниками, которые горели, плясали, убегали от демонов, сбивались в стада… их искаженные, лишенные пропорций фигурки были гротескны, нелепы, но вместе с тем внушали ужас.

Охнула за спиной Яська.

Хмыкнула Евдокия, которая показала редкостную невосприимчивость к прекрасному. А следовало признать, что при всем своем уродстве нынешние картины были прекрасны.

Себастьян замер, разглядывая их.

Хельмовы твари во всем своем многообразии. Криворотые, криворогие, с непомерно длинными конечностями, с рогами и шипами, покрытые чешуей ли, рыбьей ли шкурой или же иной, бугристой, темной. Раззявленные пасти с рядами зубов. Когти. Клыки. Хвосты мантикорьи… кто бы ни сотворил это, он явно знал, о чем пишет.

— А почему они безлики? — К слову, Сигизмундус при всей тонкости своей натуры также остался равнодушен к содержанию полотен, его скорее интересовала внешняя форма, которую он нашел излишне детализированной, но в общем плане чересчур схематичной.

— Потому что истинный грех всегда безлик. — Этот человек выступил из тени.

ГЛАВА 17

Семейные ужины

Родственников я очень любил. Особенно под чесночным соусом.

Из откровений некоего Н., осужденного за преступления столь ужасные, что и газеты писали о них с оглядкою не столько на цензуру, сколько на крепость читательских нервов

— Ах, Гарольд, позволь представить тебе наших гостей…

Теперь Мина боялась.

Она прятала страх за улыбкой, за щебетанием светским, которому кто-то другой, может, и поверил бы. Но Себастьян слышал, как быстро-быстро бьется ее сердце. И запах изменился. В аромате болотных лилий проклюнулись ноты каленого железа.

— Сигизмундус… молодой и перспективный ученый…

Гарольд был худ. Изможден. И напоминал Себастьяну не то всех грешников разом — до того размытыми, неясными были черты его лица, — не то демона, ежели б случилось оному по недомыслию, не иначе примерить человеческое одеяние. Следовало заметить, что сие одеяние само по себе было преудивительным. Узкие кюлоты мрачного черного цвета, однако же с бантами из алого атласа. Черные чулки. Черные башмаки, пряжки которых переливались драгоценными камнями. Черный камзол, расшитый красной нитью. И ослепительно-белый тяжелый воротник, каковые носили в позапрошлом веке.

Голова Гарольда была лысой, а бугристый череп — весьма выразительным, куда более выразительным, нежели лицо.

— Сигизмундус, — повторил он имя. — Бросьте, молодой человек. Негоже, попав в чужой дом, представляться украденным именем. О вас могут плохо подумать.

— Разве…

Вялый взмах руки. Пальцы тонкие. А ногти синюшные, как у покойника.

— Себастьян, полагаю, подойдет вам лучше… и уважьте хозяев, милейший князь. Примите свое истинное обличье…

— Вы…

Гарольд поднял руку.

— Не тратьте наше общее время на глупые игры. Или вы и вправду столь наивны, что полагаете, будто здесь вас не знают?

— И чем обязан этакой славе?

Нельзя давать волю раздражению.

— Вы расстроили одну чудесную женщину, а у женщин долгая память… итак, я жду.

Себастьян пожал плечами: почему бы и нет? Он прав, этот человек или нечеловек, — сейчас не самое лучшее время для игр. А забавно выходит… второй раз уж маска подводит.

— Здесь все видится несколько иным, — произнес Гарольд и смежил веки. — Со временем и вы привыкнете…

— А очки вам все равно не идут. — Вильгельмина отступила на шаг.

— Дорогая, ему это прекрасно известно, но наш дорогой гость имеет все основания опасаться… все же у него нет… естественной невосприимчивости к некоторым твоим талантам. Дамы, не стойте в дверях… панна Евдокия, премного рад вас видеть. Яслава…

Церемонный поклон.

Протянутая рука, которую Евдокия сочла за лучшее не заметить.

— И вы опасаетесь… — Данное обстоятельство, похоже, хозяина дома не столько смутило, сколько развеселило. — Что ж, это должно бы польстить… прошу… клянусь остатками души, что в нашем доме вам ничего не грозит.

— А у вас этих остатков… осталось? — уточнила Яслава, которую местная живопись тронула до глубины души.