Люди и нелюди

Еще как… чего нормальному молодому человеку в парках делать? Или в библиотеках? Или в иных местах, более приличествующих старым девам. Молодые люди все больше к игральным домам тяготеют, к кабакам и клабам, в коих, как пан Вильчевский слышал, творилось невообразимое распутство.

А этот…

При золоте, сирота и приличный. И ведет себя тихо… вежливый такой, небось притворяется… со всеми кланяется, собаченций премерзких панны Гуровой гладит, с палачом беседы ведет… пану Зусеку внемлет… и в пансионе все-то его любят… Разве бывают этакие люди, чтоб все их любили?

Не бывает.

А значится что? Значится, вранье все это… и окорок опять же пропал. Мысли роились в голове пана Вильчевского, множась, что мухи над перебродившим вареньем, лишая сна и покоя. Пан Вильчевский похудел, спал с лица, сделался нервозен не в меру. И лишь поняв, что же скрывается за всеми странностями неудобного постояльца — чуял же, чуял, что от него лишь беды будут, — успокоился.

Почти.

Гавриил был шпионом.

Естественно, шпионом Хольма, а потому непредсказуемым и опасным. И в парке он встречался со связным… или связной… и в библиотеку ходил секретную информацию выведывать. И с постояльцами по той же причине был ласков. Правда, что именно секретного мог выведать Гавриил у отставного королевского палача или бывшей оперной дивы, пан Вильчевский не знал.

Да и за какой надобностью шпиону окорок был?

Не важно.

Может, его на родине недокармливали.

Мысленно пан Вильчевский давно уж с окороком простился, оплакал безвозвратную его утерю, но вот отдать окорок не просто вору, а целому врагу государства было свыше его сил. Пан Вильчевский при всем своем неодобрении властей — слишком уж много они тратились на всякие пустяки — мнил себя патриотом. А потому и донос сочинял неспешно, вдумчиво, с немалым знанием дела.

Для доносу пан Вильчевский не пожалел хорошей бумаги, оставшейся с незапамятных времен. Она слегка пожелтела, однако не утратила ни блеска, ни плотности. И чернила ложились хорошо, аккуратно.

…засим довожу до вашего сведения, что…

…ведет подозрительный образ жизни…

…не имея определенного источника дохода…

…не единожды проявлял неумеренное любопытство, а такоже вел длительные беседы с иными постояльцами на саморазные темы…

…выказывал непатриотический настрой…

Последнее было не совсем правдой, и пан Вильчевский задумался, следует ли писать подобное. Но, взглянув на государя, который наблюдал с портрета за паном Вильчевским, он рассудил, что следует.

В конце-то концов ежели вдруг и ошибается пан Вильчевский, то разберутся. Небось в особом отделе не дураки сидят.

— Доброго дня, — раздалось вдруг сзади, и пан Вильчевский подскочил, обернулся. Дрожащее сердце ухнуло в пятки.

Гавриил стоял близехонько, едва ли не в шею дышал.

А может, и дышал, иначе отчего вдруг шея эта засвербела так выразительно.

— Д-доброе, — ответил пан Вильчевский и улыбнулся.

Кривовато.

Вспомнилось, что левый верхний клык пожелтел и уж три дня как ныл погано, намекая, что без визита к медикусу не обойтись. А стоить оный визит будет немалых денег.

Гавриил улыбался широко, во все зубы. И зубы эти были крепки с виду, белы, чем вновь вызвали приступ раздражения. Вот отчего так? Одним от рождения все, что костюмчики полосатые, что зубы ровные, а другие над каждым меднем чахнут…

— А что это вы делаете? — поинтересовался Гавриил, подвигаясь ближе.

От хозяина пансиона сладко пахло свежим мясом и еще, кажется, балычком. До последнего пан Вильчевский был великим охотником и порой позволял себе самую малость, нарезая балык тонюсенькими полупрозрачными ломтиками. И каждый не жевал — рассасывал, наслаждаясь солоноватым его вкусом. Балык он запивал настойкой боярышника, зело полезной для сердечной мышцы и нервов.

Нервы же в последние дни совершенно поистрепались.

— П-пишу…

Гавриил потянул носом и вкрадчиво так, явно намекая, что известно ему если не все, то многое, поинтересовался:

— А что это вы пишете?

— П-письмо. — Пан Вильчевский поспешно убрал лист в верхний ящик стола и нахмурился. — Что вам нужно?

Нужны Гавриилу были ключи от нумера пана Зусека, однако он здраво рассудил, что к подобной просьбе хозяин пансиона отнесется без должного понимания. Ключи точно не даст. И пану Зусеку вполне способен будет об этакой просьбе доложить, что Гавриилу было вовсе без надобности. Несколько дней он приглядывался к пану Вильчевскому, раздумывая, как надлежит поступить, и ныне почти решился.

Правда, до этого дня Гавриилу не случалось подкупать людей, а потому он немного волновался. И волнение сказывалось на голосе, который делался низким, осипшим, будто бы у Гавриила горло болело.

Он обошел конторку, к величайшему ужасу пана Вильчевского, который вдруг осознал, что любопытство его может обернуться печально.

Убьет.

Свидетелей ненужных завсегда убивают.

Он глядел на Гавриила, думая лишь о том, что слишком долго тянул с доносом… сразу надо было… тот же, оглядевшись — холл пансиона был отвратительно пуст, — придвинулся ближе. А пан Вильчевский осознал, что не сумеет издать ни звука.

И сбежать ему не позволят.