Люди Истины

– Благодаря этому благочестивому паломнику, – Омар указал на Хасана.

– Спасибо, святой человек! – крикнул всадник, – Сохрани тебя Аллах! Омар, поедем, пора!

Юноша проворно взобрался на коня, устроился позади брата, взявшись за луку седла, странно высокую и массивную. Всадник рванул жеребца с места, поскакал вниз. Хасан проводил его взглядом, отметив, что такой конь не догонит даже захудалейшего из тюркских, легких, тонких, поджарых, выносливых дальноходцев, привычных к жаре и скудной пище. Зато, наверное, он почти не чувствует тяжести человека и груды железа на нем. Но какой прок с такого коня? Сколько он, откормленный зерном, сможет проскакать галопом, удирая или атакуя?

Хасан уселся на мула и поехал вниз, догонять Мумина с дервишем. Поднимаясь на другой бок долины, оглянулся. В сгрудившемся сборище повозок люди по-прежнему суетились бестолково, сновали туда и сюда. Но теперь над этим хаосом гордо и кичливо реяло поднятое на древке ало-зеленое знамя.

Вечером этого дня Хасан впервые спросил дервиша, куда они поедут дальше. Тот ткнул пальцем на север.

– Зачем? – удивился Хасан. – Я же должен идти в Египет. У меня письмо.

– Дай его сюда, – попросил дервиш, отложив недоеденную с утра сухую лепешку.

Хасан вытащил из сумки сложенный, запечатанный лист, протянул. Дервиш взвесил письмо на ладони и вдруг швырнул его в костер. Хасан вскрикнул, выхватил затлевшее письмо из пламени, бросил оземь, придавил ступней, стараясь сбить пламя.

– Ты чего? – спросил у дервиша, сунув руку за пазуху, к кинжалу.

– Открой это письмо, – посоветовал дервиш равнодушно. – Открой. Видишь, печать разогрелась и отлипла.

Хасан подобрал обгоревшее письмо. Сковырнул печать. Раскрыл. В письме была лишь одна строчка: «Подателя сего немедля казнить». И подпись: «Абд ал-Малик ибн Атташ». Хасан выронил письмо. Пробормотал: «Но зачем? Зачем?»

– Это проверка, – объяснил дервиш, стряхивая пыль с лепешки, – Если б ты втайне раскрыл письмо, то захотел бы удрать. Или убить нас. Тогда мы убили бы тебя. Если бы ты удрал от нас и направился в Египет или домой, тебя убили бы там. То и то было бы наказанием за ослушание.

– И чего же ты теперь решил раскрыть секрет? – спросил Хасан вкрадчиво, не вынимая руки из-за пазухи.

– Твои жизнь и смерть были в моей руке. И я решил, что ты достоин жить.

Дервиш укусил лепешку и скривился болезненно, – наверное, у него болели зубы. Вздохнул. И добавил: «Не пробуй убить меня во сне, хорошо?»

– Зачем же во сне? – спросил все тем же мягким, вкрадчивым голосом Хасан. – Что-то мне подсказывает, что ты и так не увидишь следующей осени. Наемные убийцы долго не живут.

– Не оскорбляй его, – буркнул Мумин. – Он не наемный убийца. Он делает то, что нужно всем братьям.

– Братьям, безусловно, приятны перерезанные глотки. А после трудного дня можно и утешиться гашишем, правда? Ведь хороший гашиш? Или это тоже была проверка? – сказал Хасан, блестя глазами.

– Хасан! – крикнул Мумин, и в руке его сверкнула полоса стали. – Если ты хочешь убить его, тебе сперва придется убить меня. Только у меня в руке теперь не куцый обрезок. Смотри, – сабля свистнула, взблеснув ало в свете костра.

– Успокойся, воин, – прошептал Хасан. – Не мне красть у Иблиса его добычу.

– То, что я делаю, я делаю и ради тебя, юноша, – сказал дервиш устало. – В этом мире нельзя жить без стали в руке. Я тебе тоже напророчу в ответ: сердце подсказывает мне, что ты будешь посылать десятки таких, как я, – убивать и умирать, страшно и мучительно, в грязи и пыли. А они еще будут просить тебя о том, чтобы ты выбрал для смерти именно их. Ешь свою лепешку, Хасан ас-Саббах. Перед нами долгая дорога.

Над нагорьем днями висела тяжелая, изнуряющая жара. Ночами она сменялась столь же изнуряющим холодом. Хасан трясся у дотлевающего костра, закутавшись во все свое тряпье, сунув ноги в седельную суму. Но дорога уже обернула его душу плотной, упругой коростой. Солнце едва успевало выкарабкаться из-за вершин, как холод ночи уже забывался, – будто и не было его вовсе, будто не терпел его, трясясь, а прочел о нем в старой книге. Хасан заметил, что уже исполняет все, необходимое телу, почти не замечая, – как тюрки. Мелкие хлопоты бивака, приготовление пищи, привычная уже боль в ягодицах и спине остались по ту сторону, где-то в пыли под ногами. Разум словно распахнулся настежь, раскрылся, как огромная равнина, видимая с горы. И все прежние знания, как поле первого землепашца, заняли лишь крохотный клочок ее.