Люди Истины

Персов на хлеатской дороге разбили не румийцы. Разметали их и швырнули под копыта коней норманны Русселя де Бальи, отправленные разведать дорогу и ушедшие по ней к Константинополю. Андроник Дука, командир императорского резерва, люто ненавидел императора. Андроник рассчитывал на помощь сицилийских норманнов в предстоящей драке за трон и еще перед битвой зазвал сеньора де Бальи в свой шатер. Поэтому, когда главные силы императора, осыпаемые тюркскими стрелами, медленно продвигались вперед, к лагерю тюрок, де Бальи спешил на запад, отчаянно стараясь успеть до того, как тюрки перекроют дороги за Манцикертом.

Император спланировал битву, как предписывалось трактатами о военном искусстве: два крыла, прикрытие из легкой наемной конницы, сильный центр с тяжелой конницей, варяжской гвардией и самим императором. Тюрки наскакивали, стреляли, бросались врукопашную, – но поддавались, отступали перед лесом копий, перед тесным византийским строем, мерным шагом закованной в железо и кожу тагматы. Византийцы шли вперед до темноты, заняли тюркский лагерь – и остановились в недоумении. Что дальше? Враги все так же гарцевали вокруг, стреляли, наскакивали, отступали.

Император приказал отступать, возвращаться в лагерь. В сумерках отступающий строй сбился, и тюрки, радостно улюлюкая, кинулись в разрыв между центром и правым крылом. В этот момент Андроник приказал резерву, который мог закрыть прорыв, уходить с поля битвы. Правое крыло, составленное из недавних рекрутов, набранных по бывшим армянским провинциям, бросилось вслед за резервом – и было выбито тюрками подчистую. Левое крыло – регулярные войска западной тагматы под началом старика кесаря Никифора Вриенния, провоевавшего всю жизнь, – сохранило строй и медленно отступило за холмы. А центр вместе с императором остался посреди долины. Тюрки ринулись на него со всех сторон, как волки на стадо. Варяжскую гвардию, до последнего стоявшую с императором, вырубили напрочь. Самого императора прямо в доспехах привели в шатер султана. Тот встал перед гостем и, предложив ему свежей воды, спросил: «Что бы ты сделал со мной, Альп-Арсланом, Великим султаном тюрок, если бы Аллах отдал победу тебе и я вот так стоял бы перед тобой?»

Император пожал плечами. Сказал: «Привез бы в Константинополь, показать сенату и народу. Провез бы по городу в цепях».

– Что ж, таков жестокий обычай румийцев, – султан усмехнулся. – Но я поступлю с тобой куда жесточе. Иди куда хочешь – и пусть твой выбор будет тебе наказанием и наградой.

Султан и в самом деле отпустил Романа Диогена. Дал эскорт взамен погибших варягов, дал приличествующие императорскому званию подарки. И договор с ним заключил вовсе не суровый, – Альп-Арслан не хотел тревог на западных границах, пока занят войной с Фатимидами.

Император умер через год – лишенный власти, окончательно разбитый бывшим командиром своего резерва, Андроником. Когда Роман сдался, поверив в обещание пощады и спокойной жизни в изгнании, ему выкололи глаза, и через неделю он умер от заражения крови по дороге в ссылку на остров Прот.

5. Уход и возвращение

Мумина похоронили в распадке у дороги, рядом с местом последней битвы, вместе с теми, кого не могли или не хотели везти домой, чтобы похоронить на родине. Хасан так и не узнал, кто был на самом деле Мумин, где он воевал и кто дал ему коня и копье. Кто позволил хотя бы напоследок, в конце жизни, заполненной скитаниями, жизни тайной, боязливой и ночной, снова стать тем, кем он вступал в нее. И умереть в крови и грязи. Но мертвые грязи уже не видят. А выжившие и победившие – не замечают.

Рахима, погибшего в первом своем бою, обмыли, перевязали, одели в лучшие одежды и уложили в деревянный ящик, в какой люди Огня кладут знатных мертвецов, отдавая их небу. Такие ящики выставляют на горе. Они гниют, рассыпаются, открывая останки солнцу, а оно довершает не доделанное стервятниками, белит, чистит, лишает запаха, оставляет кости чистыми и пористыми, как белый песчаник, – а потом рассыпает их в пыль.

Дервиша так нигде и не нашли. Никто из тех, кого Хасан расспрашивал, его не вспомнил. Может, и видел его кто-то, – но шедшие на войну вместе возвращались порознь, каждый восвояси, везя с собой награбленное и мертвецов. Когда собирали шатры, к Хасану подошел Омар. Тронув за рукав, спросил: «Куда ты сейчас, брат? К святым местам?» А Хасан, неожиданно для себя, ответил: «Домой». Огромен был этот мир, и слишком мало в нем было тепла, чтобы брести по нему наугад, в одиночестве, не зная никого и ничего. Что его ждало дома, Хасан не знал. Быть может, новому дервишу прикажут перерезать ему глотку. Или ар-Раззак снова возьмет его секретарем.