Люди Кода

— О… — протянул он, — приходил один… Большой человек, только ничего не понимает в жизни… Хорошо, что я у него телефон спросил, догадался…

Он неожиданно приподнялся на локте.

— Диночка, — горячо прошептал Илья ей на ухо, сон вдруг прошел, он чувствовал душевный подъем, тем более, что сегодня у него получилось с женой просто здорово, давно он не ощущал в себе такой крепкой мужской силы.

— Диночка, он, этот оле, физик. И он обнаружил в Торе ключ. Тот самый, что мой рав со всеми своими ешиботниками ищут без всякого толка.

— Ключ от чего? — пробормотала Дина, не ожидавшая, что ее Илья так взволнуется.

— Если бы я знал… Но чем бы это ни было, это будет здорово. Это то, что мне нужно, чтобы стать тут человеком. Он не понимает. Завтра мы с ним встретимся после занятий. Вместе получится. У него — никогда.

— Ты мне расскажешь? — спросила Дина.

— Завтра, — сказал Илья Давидович.

x x x

У Марка Хузмана, начальника полицейского участка иерусалимского района Неве-Яаков, день был трудным. Впрочем, если разобраться, ничего особенного, обычная рутина. Просто все, что обычно растягивалось на целую неделю, случилось почти одновременно. Моше из пятьсот тринадцатого дома в очередной раз избил жену, и она с воплями носилась по улицам. На квартиру адвоката Лайтмана явился клиент, угрожая пистолетом, и требовал вернуть деньги, якобы присвоенные юристом. В квартале Каменец дети подожгли мусоросборник, отчего едкий дым повалил в сторону дороги, и водителям начало казаться, что палестинцы совершили очередной теракт…

Хотелось пить, день выдался жаркий. Поэтому, когда Илья Давидович Кремер попросил аудиенции, Марк послал его подальше.

Илья Давидович никуда не пошел. Он сел перед закрытой дверью в кабинет, откуда доносился запах крепкого кофе, и объявил, что, когда дом взорвется, пусть его не упрекают в том, что он не предупредил полицию.

В тот день Илья Давидович вышел из дома рано, не успев толком позавтракать, долго добирался из Ир-ганим в Неве— Яаков, пропустив занятие в ешиве, а потом случилось то, о чем его предупреждал И.Д.К. и о чем он размышлял всю дорогу, и теперь голодный и трясущийся от возбуждения и страха ешиботник готов был запустить в закрытую дверь собственным ботинком, лишь бы на него обратили внимание.

К счастью, к словам о возможном взрыве отнеслись серьезно, и Кремер вошел в кабинет.

Иврит у него был неплохой, к тому же, постоянное чтение Торы облагораживает речь, но при виде мрачного комиссара заученнные слова вылетели из головы, и Илья Давидович, запинаясь, сказал только:

— В доме номер триста два подозрительный мешок около одиннадцатой квартиры.

Марк действовал по инструкции: немедленно вызвал армейских саперов, приказал оцепить дом и лишь после этого спросил посетителя, на вид типичного ешиботника, с чего тот решил, что в мешке бомба.

Кремер напрягся и произнес те самые слова, которые сейчас можно прочитать в любом учебнике истории еврейского народа:

— Божественная скрижаль, потерянная Моше рабейну при спуске с горы Синай. Одиннадцатая заповедь. В ней все сказано.

Марк сплюнул и потянулся было к радиотелефону, чтобы отменить тревогу, но тут (на счастье будущего Мессии, ибо иначе его ждали крепкие тумаки) аппарат зазвонил сам, и полицейский доложил, что у двери указанной квартиры действительно что-то лежит. Что-то, похожее на заплечный мешок, довольно грязный, и в нем наверняка какой-то твердый предмет с острыми углами. Может, и бомба. Во всяком случае, не яблоки.

— Посиди, — посоветовал Марк и, поправив фуражку, отправился лично руководить операцией.

Илья Давидович примостился на узкой скамье у окна. Закрыл глаза. Все прошло хорошо. Все прошло так, как было задумано. Только бы дальше не сорвалось. Илья Давидович вспомнил свой долгий вчерашний разговор с тронутым на компьютерах физиком и внутренне улыбнулся. Фанатик. Кремер никогда не был фанатиком, он знал свою способность — идти вслед, это он умел. И еще он умел идти вслед так, чтобы сам ведущий оставался в тени, а вот таланты ведомого были оценены по достоинству. В родном Киеве кто считался лучшим специалистом по цветной фотографии, кого приглашали снимать на все престижные торжества? Его, Илью Кремера, двадцать лет проработавшего в ателье на Крещатике. А кто знал, что истинным мастером был не Кремер, а его помощник Карен Восканян, тщедушный мужичонка, умевший как никто правильно поставить свет, выбрать ракурс, обработать фотоматериал? Но Карен был страшно некоммуникабелен, открыть рот для него означало — умереть. Он оставался на вторых ролях, и его это устраивало.