Люди на войне

Позиция властей коррелировала с отношением общества к западной помощи. Девятого марта 1943 года корреспондент Би-би-си в Москве Александр Верт записал в дневнике: «После бурных пятичасовых телефонных переговоров русская цензура пропустила текст выступления Стэндли. Сотрудники отдела печати (Наркоминдела) смотрели сердито. Главный цензор Кожемяко побелел от гнева, ставя свою визу на телеграмме. Его мать умерла в Ленинграде от голода… Другой русский сказал сегодня: „Мы потеряли миллионы людей, а они хотят, чтобы мы ползали перед ними на коленях только за то, что они посылают нам тушенку. А сделал ли когда-нибудь `добренький` конгресс что-либо такое, что не отвечает его интересам? Не говорите мне, что ленд-лиз — это благотворительность“».

Возможно, лучше многих понял психологические основы недоверчивого отношения к союзникам, и это касалось не только поставок по ленд-лизу, Михаил Пришвин. Его потрясли масштабы применения военной техники в ходе высадки союзных войск в Нормандии 6 июня 1944 года. В своем дневнике он записал:

Вторжение в Европу Нового Света лично для меня демонстрирует машину (11 тыс. действующих самолетов) на службе человеку для защиты его жизни. (Это явилось по сравнению с нашей «героической» борьбой)…

Теперь наконец-то я понял причину скептического отношения к союзникам. Причина заключается в моральном чувстве от ужасных страданий, принятых на себя народами России. Мы ищем компенсации нашей жертвы, а союзники вместо жертвы берут в руки карандаш, вычисляют и вместо жертв людьми дают машины, делающие жертву ненужной, бессмысленной. — Как бессмысленной! — орет душа российская. Между тем это факт: все величие, вся необычайность и особенность исторического вторжения состоит в том, что человек США сделал машину орудием спасения людей… И вот нате вам, русские, вторжение союзников в Европу: чем это не серьезное дело, чем это не организация, в которой не люди служат машине, а именно машина в руках человека является спасительным средством.

Разница между разгневанными сотрудниками Наркоминдела и властями заключалась в том, что последние, в отличие от первых, были хорошо осведомлены о масштабах и значении помощи. В 1947 году председатель Госплана СССР Николай Вознесенский в книге «Военная экономика СССР в период Отечественной войны» сообщил, что поставки союзников составляли 4 % от советского производства военного времени. Это была «лукавая» цифра. И не только потому, что объем поставок был преуменьшен почти в два раза. Замалчивалось ключевое значение заграничного снабжения для отдельных — причем важнейших! — видов производства военной продукции.

Поставки по ленд-лизу можно разделить на заметные невооруженным глазом и «невидимые» для широкой общественности. В памяти людей остались прежде всего поставки продовольствия (американскую тушенку иронически называли «вторым фронтом»), автомобилей, обуви, сукна, самолетов. Масштабы этих поставок были более чем внушительными.

Мясные консервы, поставленные союзниками, составили 108 % от советского производства (664 600 т), сахар-песок — почти 42 % (610 000 т), обуви поставили 16 млн пар. Поставки союзников практически закрыли два слабых места Красной армии — транспорт и связь. В начале 1941 года в Красной армии насчитывалось 257,8 тыс. грузовых автомобилей. За 1941 год было произведено 46 100 грузовых машин. Потери только в 1941 году составили 159 тыс. автомобилей. Союзники поставили 409 500 автомобилей (в литературе приводятся и другие данные — 427 386 и 477 785) — прежде всего грузовиков («студебеккеров»), что в 1,5 раза превосходило советское производство в годы войны. Кроме того, были поставлены 1900 паровозов (советское производство — 446 штук), свыше 11 000 вагонов (в СССР произведено немногим более 1000), 622 000 т рельсов.