Люди одного экипажа

Катер повиновался ему безукоризненно. За штурвалом стоял Карабака, в моторных отсеках находились Гетман, и Ковтун, и сам механик Губанов, на палубе — почти вся остальная команда. Дубонос чувствовал под ногами ритмичную дрожь всех трех машин, видел острый нос и пушку, обметанные искристыми хвостами. За кормой ложился ровный, пенистый след, который долго не терялся, несмотря на накат. Корабль не рыскал, это заметили, и в первую очередь — Карабака, так как тут был результат усилий и его рук.

Катер возвращался на малом ходу. Дубонос прошел почти борт о борт возле своего старого «шипа», отсалютовав ему, что вызвало некоторое недоумение на корабле, — там не привыкли, чтобы к их судну относились с таким почтением, тем более, дерзкие и увитые славой сторожевики.

Лихо ошвартовавшись, Дубонос сошел на берег. Его ожидал посыльный с пакетом, где была вложена коротенькая записка от командира тральщика, только что ставшего у стенки на противоположной стороне бухты. Командир тральщика просил Дубоноса прибыть к нему. Дубонос немедленно отправился туда на шлюпке. На борту тральщика его встретили капитан-лейтенант с седыми висками и очень молодым лицом и командир сторожевого катера Черепанов, тоже недавно закончивший ремонт. Капитан-лейтенант весело и радушно поздоровался с Дубоносом и повел обоих к себе в каюту, подхватив под руки. В каюте на столике была приготовлена бутылка коньяку и апельсины в хрустальной вазе.

— Апельсины! — Дубонос удивился: в это время и здесь редкость.

— Дары Аджарии, — сказал капитан-лейтенант, — когда стояли в Батуми, привезли в подарок из Кобулети. Представьте себе, натуральный королек. — Он взял один апельсин, ловко очистил, отделил дольку и, откусив, потряс в руках. — Видите, сочная и темная мякоть королька. Угощайтесь...

Они сидели у стола. Темно-золотистый коньяк покачивался в рюмках, на маленьких тарелочках горками — кожура. Капитан-

лейтенант знакомил их с шифровкой штаба. Их катерам было приказано присоединиться к конвою транспорта «Декабрист», идущего к фронту с боеприпасами и людьми для пополнения десантной бригады морской пехоты.

— Таким образом, вам не придется совершать холостого пробега, — сказал капитан-лейтенант. — Время выхода в море лучше всего сохранить в тайне. Даже в таких городках имеются шпионы. Выйдем ночью тихонько, в море перестроимся. Я пойду мористее, с левого борта, вы, Черепанов, ведущим, а вы, товарищ Дубонос, концевым...

На городок, на бухту опустилась темная и прохладная ночь. В кают-компании было тепло, светло, можно было присесть, откинуться на спинку дивана и хотя бы несколько минут отдохнуть. Дубонос провел взглядом по усталым, озабоченным лицам своих товарищей, ему показалось, что даже бурое лицо Баштового побледнело, и тихо сказал:

— Через полчаса мы начинаем нашу настоящую совместную работу, товарищи. Начинаем делить и хорошее и плохое... Мне хотелось, чтобы вы верили мне. Не только подчинялись... а верили. — Он помолчал и так же тихо добавил: — Так же, как я верю вам...

Необычные слова командира, и тем более, что они исходили от такого великана, а произносились тихим и грустным голосом, подействовали на всех. Между этими разными людьми закреплялись нити духовной связи. Пять суток напряженного ремонта помогли. Губанов смотрел на большие кисти рук Дубоноса, на шрамы, прокрашенные въедливым мазутом, на обветренную и грубую кожу. Механик, проживший в труде, умел ценить вот такие сильные и умелые руки. Губанов понял — слова командира прежде всего относятся к нему, так как хорошо продумал их первую встречу.

— Знаете что, Петр Николаевич, — сказал Губанов, впервые называя командира по имени и отчеству, чем сразу же лично для себя сблизил его с Булавиным, — вы для нас — авторитет. Настоящий авторитет. Мы верим вам... мы довольны, что именно вы назначены к нам...

Лицо Губанова гуще покрылось сеткой морщинок, глаза увлажнились, сухие пальцы, приглаживавшие скатерть, подрагивали.