Люди против нелюди

Повторяю, я не знаю, что произошло между Пикулем и Конецким в начале лета 1985 года, но ведь, что бы ни произошло, все равно оставались три десятилетия дружеских отношений… И вот, пожалуйста, — такая ненависть, слепящая и ум, и какой-никакой, а талант…

Я не раз сталкивался с предательством, но такое видел, пожалуй, впервые…

Тогда и вспомнил я про тот супчик одиночества, который но^ью, стоя в пижаме у газовой плиты, мастерил себе Пикуль… На прощание с другом юности… Без этого сваренного ночью супчика невозможно представить всю глубину отчаяния и одиночества, охватывавших порою Пикуля. И это — в 1985 году, когда уже был издан «Фаворит», принесший Пикулю бешеный успех. Тираж его приближался к миллиону экземпляров, но цена романа на черном рынке не падала. Телефон в квартире Пикуля не замолкал ни на минуту. Сам Пикуль трубку не снимал, а Антонина Ильинична, вернувшись с работы, часами сидела у телефона и записывала предложения издательств, журналов, киностудий — отрабатывала, как она говорила, вторую смену…

Что-то бешеное было в обрушившемся на Пикуля вихре славы, но — повторяю — я еще не встречал более одинокого человека… И одиночество это не было следствием сделавшегося с годами угрюмым характера, не было вызвано оно и возникающей с возрастом потребностью беречь душевные силы для работы. Это одиночество было вынужденным и даже противоестественным для Пикуля. Потребность в дружеском общении и участии нарастала в нем прямо пропорционально громкой славе…

В декабре 1985 года я снова поехал в Ригу, в дом творчества «Дубулты». Отредактированная мною книга «Под шелест знамен» уже вышла, и никакого повода для встречи с Пикулем не было. Тем не менее, когда незадолго до отъезда я позвонил, Валентин Саввич настоял, чтобы я зашел к нему. Я захватил напечатанный в еженедельнике «Ленинградский рабочий» очерк о Пикуле и отправился в Ригу.

Это была наша предпоследняя встреча…

Я рассказывал, что пикулевские романы представляются мне явлением сказовой прозы. Валентин Саввич терпеливо кивал, явно скучая от этого разговора. «Теоретизирования» всегда утомляли его…

Оживился Валентин Саввич, когда я пожаловался, что не могу выяснить судьбу сыновей Беринга…

— Я могу помочь… — сказал Пикуль и полез в свою картотеку, но и с ее помощью мы не сразу разыскали сыновей командора, пришлось обратиться к книгам — снова Пикуль ожил, оказавшись в своей стихии… Пока мы бродили по векам в поисках молодых Берингов, он успел по пути познакомить меня с множеством людей девятнадцатого века и всегда, завершая рассказ, с каким-то сожалением вставлял карточку в ящик. Видно было, что ему жалко расставаться с этим человеком…

Прощаясь, Валентин Саввич подарил свои только что вышедшие книги. Эти книги и читал я в оставшиеся дни в Дубултах…

С моря дул ветер, волны накатывались на берег, и шум прибоя, казалось, сливался со страницами «Моонзунда» — самой прекрасной книги о Балтике, которую приходилось мне читать. Проза Пикуля очень точно вмещала в себя и серый балтийский горизонт, и вскипающие, громоздящиеся бурунами волны на мелководье…

Море у Пикуля — совершенно особая стихия, которая во многих книгах, как и сказовая интонация повествователя, обладает особой животворящей силой. Об этом хорошо сказал и сам Пикуль: «Я целиком был поглощен эпохой Семи летней войны, походами Фридриха Великого, баталиями, дипломатией, интригами того времени, когда меня «вдруг» властно увлекло мое собственное прошлое. Со мной что-то случилось. Я как бы вновь испытал жестокие размахи качки, изнурительные ночные вахты, услышал завывания корабельных сирен, вновь увидел океан, задымленный кораблями союзных караванов… Так я пришел к написанию «Реквиема…»

Кажется, в ту ночь, читая под нестихающий шум прибоя «Моонзунд», я и понял, какой большой писатель — Пикуль.

…Поезд на Ленинград уходил вечером, а утром я купил в киоске местную газету «Советская молодежь» и увидел на последней странице интервью с В. С. Пикулем. С превеликим удивлением я обнаружил в этом интервью и свою фамилию. Отвечая на вопрос корреспондента, кого бы ему хотелось поздравить с наступающим Новым годом, Пикуль ответил: «Конечно, тех, с кем когда-то плавал — теперь многие из них заслуженные офицеры флота. Обязательно моего друга Джека Баранова, бывшего юнгу, который после войны водил поезда московского метро. Литераторов Николая Коняева, Юрия Ростовцева. С этими людьми мы легко понимаем друг друга…»