Люди против нелюди

Преданный Данзас предлагает Пушкину себя в качестве мстителя Геккернам.

— Требую, — отвечает Пушкин, — чтобы ты не мстил за мою смерть; прощаю ему и хочу умереть христианином.

Было искушение — врачи позабыли назначить болеутоляющее! — избавиться от нестерпимой боли выстрелом из пистолета.

Но и этого несчастья, теперь уже с помощью Данзаса, удалось избежать.

Мы говорим только о явных, документально зафиксированных искушениях, которым подвергался Пушкин в последние часы жизни.

И вот — странное дело! — по мере того как отвергает Пушкин все предлагаемые ему образы искушений, необыкновенно возрастает волнение окружающих.

Забаррикадированная дверь из прихожей в сени — символ. Все труднее становится сдерживать злое нашествие… Странные, непривычные черты начинают проступать и в близких людях.

Все население Петербурга, а в особенности чернь и мужичье, волнуясь, как в конвульсиях, страстно жаждало отомстить Дантесу. Никто — от мала до велика — не желал согласиться, что Дантес не был убийцей. Хотели расправиться даже с хирургами, которые лечили Пушкина, доказывая, что тут заговор и измена, что один иностранец ранил Пушкина, а другим иностранцам поручили его лечить, — свидетельствовал доктор С. Моравский.

В этом свидетельстве тоже присутствует излишняя категоричность, но если сделать необходимую поправку, то настроение толпы будет передано верно.

Общее волнение нарастало конвульсивно и непредсказуемо, грозя вот-вот перевалить через критическую точку…

Князь Вяземский вспоминает, что, исполняя просьбу графа Ш. показать знаменитый портрет Кипренского, отворил дверь в соседнюю комнату и спросил у находящейся там графини Ю. П. Строгановой, можно ли исполнить просьбу. Вместо ответа Строганова побежала сообщить, что шайка студентов ворвалась в квартиру для оскорбления вдовы.

Юлия Петровна Строганова не ограничилась этим. Она написала записку графу Бенкендорфу, чтобы тот прислал жандармов для «охранения вдовы от беспрестанно приходивших студентов».

Волнение, путаница, растерянность и бестолковщина нахлестывали друг на друга, бесконечно усиливаясь порою и приобретая самые жуткие очертания.

Тело Пушкина решено было перенести в храм Спаса Нерукотворного Образа не днем, а в полночь…

После смерти Пушкина, — писал П. А. Вяземский, — я находился при гробе его почти постоянно до выноса тела в церковь, что в здании Конюшенного ведомства. Вынос тела был совершен ночью, в присутствии родных Н. Н. Пушкиной, графа Г. А. Строганова и его жены, Жуковского, Тургенева, графа Вельегорского, Аркадия Ос. Россети, офицера Генерального штаба Скалона и семейств Карамзиной и князя Вяземского. Вне этого списка пробрался по льду в квартиру Пушкина отставной офицер путей сообщения Веревкин, имевший, по объяснению А. О. Россети, какие-то отношения к покойному. Никто из посторонних не допускался. На просьбы А. Н. Муравьева и старой приятельницы покойника графини Бобринской (жены графа Павла Бобринского), переданные мною графу Строганову, мне поручено было сообщить им, что никаких исключений не допускается. Начальник штаба корпуса жандармов Дубельт в сопровождении около двадцати штаб- и обер-офицеров присутствовал при выносе. По соседним дворам были расставлены пикеты. Развернутые вооруженные силы вовсе не соответствовали малочисленным и крайне смирным друзьям Пушкина, собравшимся на вынос тела.

5

В храм на отпевание пускали только по билетам. Присутствовал весь дипломатический корпус, многие сановники. Служили архимандрит и шесть священников. Однако и тут не обошлось без конфузов. У князя Мещерского в давке надвое разорвали фрак.