Люди с чистой совестью

Таким именно запомнился Семен Васильевич Руднев всем нам, участникам этой памятной командирской рекогносцировки. Кинооператор Борис Вакар снял на пленку эту группу. Пленка уцелела, а храбрый оператор погиб. (Затем и пленка затерялась — не в Карпатских горах, а в дебрях киностудий.)

Руднева запомнили мы все именно таким, каким увидал его поэт…

Вiн бачив мир, такий, як тишаПiсля грозової пори,И край його тим миром дише,А вiн на виступi гориСтоїть у бронзi монолiтнiй

Серед карпатських верховинПшслягрозовий вечшр лiтнийНад ним розгортує свiй плин…

На высоте 1713 разведчики обложили камнями останки славного разведчика Чусовитина и начали спуск по кряжу. Хребет вел нас в урочище Шевка.

С этой высоты мы по-иному увидели Карпатские горы. Мы оценили их сквозь призму двухнедельного опыта и вступили в новый этап борьбы.

36

Перевалив через высоту 1713, по хребту пошли на снижение. Вправо, мимо бурелома, зигзагообразно извивалась горная тропа. Влево — старая вырубка. Она заросла кустами и молодым ельником. Дальше шла более свежая вырубка. Сваленные оранжевые сосны лежали на крутом склоне. Ветви их торчали, как ребра павших коней; на пнях — крупные слезы смолки.

Километра два снижалась тропа, а затем уходила в пологую долину. Сверились по карте.

— Шивка. То есть Шивка, — сказал молодой гуцул, чабан из Яремчи, взятый нами проводником на верблюдоподобной вершине. — Од камня Довбуша праворуч пойдете шоссой на Яремчу; прямо— на Сэнэчку, леворуч будет Пасечная и Зеленая.

— Опять камень Довбуша! Сколько же их? — спрашивает проводника Горкунов.

— Го-го! Их богато! Все эти верховины Довбушем исхожены.

— А который самый главный?

— Самый главный — наш яремчанський. Он-но-но… попереду нас, — уверенно ответил молодой гуцул и протянул вперед герлыгу[17].

Гуцул в Зеленице считал свой камень самым главным. Будь у меня время, я бы услыхал новый вариант Довбушиады. Этот Довбуш обязательно был бы родом из Яремчи. Ангелы, и черти, и силы небесные, дающие возможность хилому от рождения человеку таскать на крутую гору огромные скалы, где вы? Что делать нам, не верящим ни в сон, ни в чох, ни в птичий грай?!

Фантазия народа, живущего в этих горах, заставляет его таскать на вершины камни, которые не под силу сдвинуть и слону, только потому, что народ верит в благородство человеческого сердца. Кто знает, пройдут годы, и, может быть, творчество этого забитого, но талантливого народа создаст новые легенды. В них Ковпака объявят братом Довбуша. Появятся новые памятники, вырезанные из бука и граба, высеченные из гранита.

А сейчас нужно было вести колонну вперед. Скорей отводить ее от лысой вершины 1713, пока не заправились на неизвестном нам аэродроме «стрекозы» или не привели с собой «мессеров».

Пройдя лесом еще километр, мы вышли на опушку. Тропа круто спускалась вниз. Несколько лысых холмин слева были совсем свободны от растительности. У подножия их явно чувствовался перекресток троп. Скала на перекрестке была словно нарочно заброшена сюда карпатским великаном. На ней издали угадывались те же надписи — символы упорства и веры народной.

— Камень Довбуша! — голос гуцула звучал торжественно и молодо.

— Что за люди там, на холме?

Я поднял бинокль в сторону левого холма, указанного Горкуновым. Люди были увлечены какой-то работой и не видели нас.

За готовым бруствером хорошо видна самоварная труба миномета.

— Ясно. Немцы!

Пока связной мчался (конечно, он мчался, хотя и еле передвигал от голода и усталости ноги) к Ковпаку и Рудневу, мы с Горкуновым быстро приняли решение.

— Що у нас под рукой? — спросил я Федю.

— Только одна восьмая рота Сережи Горланова.

— Ее надо бросить в обход. Задача: сбить немецкую группу с лысины холма.

— Хорошо, если у камня Довбуша нет второй такой же, — вслух размышлял Горкунов.

Подошел Базыма. Он одобрил наш план. Рота Горланова скрылась в вырубке.

Правой стороной, настолько ниже тропы, чтобы оставаться невидимой для немецкой группы на холме, колонна продолжала свой путь.

— Другого выхода нет, — бормотал Базыма. — Если у камня Довбуша немцы выставили роту, батальон, даже полк — черт возьми! — если они выдолбили там окопы, построили дзоты, все равно мы прорвемся. Потому что другого выхода нет.

Мы напряженно прислушивались. Стук топора на холме, где укреплялись враги, звучал, как звон железа, лай собак напоминал рыканье дикого зверя, простые доски звенели, как колокола, — так удивительно деформировался здесь звук.