Люди с чистой совестью

Высокий с зализами лоб, на миг мелькнувший из-под брыля, усилил впечатление интеллигентности лица. Кивнув головой, я разрешил взять газету и отошел в сторону. Ничем не выдавая своего внимания, стал наблюдать.

- Определенно - интеллигент! - подтвердил мои наблюдения и начштаба Вася.

Об этом же говорила манера, с которой тот уселся на пень и ловко, профессионально, просматривал газету. Взгляд его бегал по шапкам, заголовкам, презрительная улыбка по случаю "исторического" извещения о том, что "немцы заняли Рим", мелькнула и скрылась в усах.

Затем, перекинув ногу на ногу и приблизив к газете близорукие глаза, он долго и внимательно читал.

Если бы не шелест ветра да шорох начавшей опадать листвы, можно бы подумать - сидит в глубоком кресле человек, вся жизнь которого прошла среди книг, журналов, карточек.

Но кто же он? Агроном, учитель, врач?

Почему, обращаясь ко мне с галицийски построенной фразой, он в то же время не называет меня паном-начальником?

Когда он сложил газету и с вежливым поклоном, в котором чувствовалось достоинство и не было ни тени холуйской лести, столь распространенной среди "европейски образованных" людей, отошел обратно к часовому, я подошел к нему. Разговор зашел о событиях дня, о которых мы прочитали во "Львовских вiстях".

Комментировал он их бегло, изредка сбиваясь в ответах, видимо желая быть понятным "восточному" украинцу. Я намеренно построил несколько фраз с нажимом на местный выговор.

Он впервые взглянул на меня исподлобья и настороженно. И сразу скрыл свою заинтересованность в густых бровях.

- А пан... выбачайте... товарищ командир, не из нашей стороны?

- Нет... почему же? Просто, кохаюсь в литературе... Изучал Франка, Кобылянскую, Стефаника...

- Ага... Цикаво, цикаво... - протянул он, разглаживая усы, и стал задавать мне вопросы по... западно-украинской литературе.

Отвечая ему, насколько мог точно и почти не слушая его поправок, я вскоре угадал профессию собеседника. Передо мной был преподаватель литературы.

- Гимназиальный профессор! - подтвердил он мою догадку. - Выкладаю также мовы: латыну, нимецку, польску и штуку, исторични заклады...

Когда же я спросил, почему мы встретились с ним здесь, вдали от города, он объяснил:

- Я живу здесь, на хуторе.

- Учите?

- Нет. Работаю лесником... За клапоть земли.

- Но вы же могли быть в фаворе, знаете немецкий язык...

- Я знаю мову Гейне, Лессинга, Фихте, Канта, Гете, но не знаю мовы Геббельса.

"Интересно! Говорит правду? Похоже... А если обманывает с таким честным взглядом... тогда это враг опасный. Такие, вероятно, и те... изощренные в обмане, натасканные на шпионаже, предательстве, отточившие националистическую фразеологию..."

- Товарищ командир замыслился?.. - говорит он ровным баритоном опытного педагога. - Я знаю о чем. Пан думает о том, что вот поймали мы петлюровца, або ж националиста?.. Пришел к нам в разведку. Пусти его - он сразу немца приведет... - и он печально махнул рукой. Правда?

Я не выдержал и засмеялся.

Он тоже улыбнулся просто и невесело.

- Угадал?

- Угадали. Не совсем, но почти угадали... Как же это вы так?

- Я внимательно приглядываюсь к людям, которые мне нравятся, - с грустью начал он свой рассказ. - Я не могу сказать, что я - коммунист. Нет. Все-таки воспитание наше псевдодемократическое...

- Или социал-демократическое? - поправил я его полушутяполусерьезно.

- Ну, пусть так, - не спорю. Но если бы вы сумели понять, как мне дороги ваши высокие идеалы. Они волнуют меня, и я не только умом умом и подавно, - а сердцем чувствую: правда на стороне ваших идей. Это самые прекрасные идеи человечества. Но...

- И все же нельзя без "но"?.. - сказал я с вежливой улыбкой, стараясь вызвать его на откровенный разговор.

- Не смейтесь. Я думаю, вам должно быть интересно, что думает о вас хотя бы вот такой эрзац-европеец, как я.

- Конечно. Извините. Вы сказали - но...

- Да, я сказал - но... Продолжаю... Но чистые идеи надо проводить и честными людьми. Когда ваши войска пришли и освободили нас, - здесь было ликование, - и он широким жестом обвел степь вокруг, над которой мерно журчала немецкая "стрекоза"-разведчик, - всеобщее ликование. Каждый радовался по-своему. Но радовались все...

- Почти все, - поправил я его.

- Да. Кроме будущих фашистов. Вам все это должно быть понятно...

- Конечно. Итак, каждый ликовал по-своему... - усилил я иронию, все вызывая его на откровенность.

- Да, одни - потому, что наконец Украина воссоединилась. Об этом мечтали и Франко, и Стефаник, и Кобылянская, и Коцюбинский. Многие наши лучшие люди. Это понятно и близко миллионам крестьян, столетия жившим то под австрийским цесарем, то под Шмиглой... Так звали наши мужики польского Рыдз-Смиглы...

- Другие? - подтолкнул я его вопросом.

- А другие ликовали, что наконец не надо будет ехать за товаром в Лодзь.

- А можно будет в Москву?

- Совершенно верно...

- Третьи?

- Третьи потому, что они русские, русины, украинцы. И не зная, что принесет им завтрашний день: под игом - говорили одни, под солнцем говорили другие...

- И все-таки?..

- Все-таки все верили, что этот день - день будущего, а не вчерашнего.