Люди сорок девятого (СИ)

Вытянувшись на койке, отвернув побелевшее от острой головной боли лицо к стене и зажимая ладонями уши, Морган в тысячный раз мучительно, до мельчайших подробностей, просматривал план, казавшийся ему безупречным, с трудом прорываясь мыслями сквозь громогласный голос миссис Галлахер. Он спал урывками этой ночью, сильно мешали наручники, натиравшие запястья, да и цепь громыхала при малейшим его движении. Любопытные начали приходить с самого утра, и теперь они плотно заполняли небольшое пространство комнаты, рассчитанной на маршалла и его заместителя, но уходить никто не намеревался. Даже миссис Галлахер, появившейся одной из последних, пришлось протискиваться с трудом сквозь толпу, чтобы достичь решетки и, удовлетворив свое любопытство, вслед за другими леди призвать заключенного раскаяться. Сначала Моргана это забавляло, и он строил страшные рожи, пугая дам, потом от шума заныли висок и затылок, стрелка стало раздражать, что его разглядывают как диковинного смертельно опасного зверя, которого нельзя выпускать на свободу, и он начал грубить, разбавляя обычное хамство такой бранью, которой в этом городе, скорее всего, не слышали никогда и вряд ли еще услышат... Джуннайт говорил первое, что приходило в голову, без тени смущения высмеивая внешность, одежду и действия зрителей, потешаясь над их бессильным бешенством, и через какое-то время вошел во вкус, тем более, где-то глубоко внутри он чувствовал, что говорит чистую правду. Несколько особо чувствительных леди уже готовы были упасть в обморок, а мужчины потрясали кулаками сквозь сдерживавшую их гнев решетку, когда подоспела кавалерия в лице миссис Галлахер, отдувающейся и красной, но готовой к схватке. Пожилая жена последнего мэра после недолгих попыток завести душеспасительную беседу, затянула псалом, незамедлительно подхваченный другими дамами, не обращая внимания на всю ту брань, которую Морган отыскивал в уголках своей памяти. На третьей минуте, когда пронзительная боль в виске стала нестерпимой, стрелок сдался, поняв всю тщетность дальнейшего противостояния, и повалился на койку лицом к стене, зажал уши, пытаясь сосредоточиться на своих мыслях.

Итак, если они снимут с него наручники и свяжут руки, здесь, в камере, надо постараться оставить зазор между тыльными сторонами запястий, он этому научился, после Канзаса, а если нет - цепь от наручников тоже сойдет, чтобы накинуть кое-кому на горло. А потом... Да кого интересует, что будет потом, какая в конце концов разница... Даже если они в него попадут, даже если прострелят сердце, он доберется до глотки Андена, а если повезет, и удастся вырвать у кого-нибудь револьвер, он не остановиться, как вчера, и, возможно, ему повезет заполучить и Линдейла тоже. Линдейл... Почему-то Моргану было все равно, будет он жить, или нет. Но ведь так не должно быть, он же ненавидел владельца салуна всем сердцем и вдруг все чувства куда-то пропали. Обидно было только то, что ему, в любом случае, вряд ли суждено пережить этот день, а Линдейл еще долгие годы будет стареть, седеть, полнеть, абсолютно не догадываясь о том, что Джуннайт понял слишком поздно. Но вопреки всему, какая-то мысль подспудно все время просачивалась в мозг: "А если все-таки..." Что ж, если все-таки ему снова повезет, он постарается не дать другим отобрать у него свободу. Моргану хотелось верить, что он научился более трезво смотреть на мир и потому сможет лучше ему противостоять. К тому же раз и навсегда, казалось, решился вопрос с ночными призраками: от них просто нельзя избавиться, ни откупиться, ни отделаться другим способом. Он не думал, что такой выход принесет облегчение, но это было так, и появились силы для дальнейшей борьбы, просто не надо было теперь искать легких путей, - их попросту не было.

В который раз за это утро заскрипела открываемая дверь и Морган, в ярости вскочивший со сжатыми кулаками, чтобы посмотреть, кого там еще несет, чуть не задохнулся от ярости, сев, нет, упав, обратно на койку, когда разглядел за спинами толпящихся у решетки людей только что вошедшего Джонатана Линдейла. Горожане расступились, вернее, отпрянули назад, шум и пение смолкли, и высокая нота взятая одной из пожилых дам, неловко, будто подстреленная птица, повисла в воздухе. Все взгляды обратились к владельцу салуна. В полной тишине, Линдейл прошел пару шагов и холодно отрывисто бросил:

- Убирайтесь немедленно. Все.