Люди среди людей

Когда среди коллег начали выкристаллизовываться личные друзья, в их число вошли такие светлые головы мировой генетической мысли, как Харланд и Дарлингтон в Англии, Шевалье и госпожа Ф. де Вильморен во Франции, Баур и Гольдшмидт в Германии, Морган и Меллер в США, Ацци в Италии, Федерлей в Финляндии. Они оказались не только большими учеными, но и настоящими верными друзьями. За два десятка лет они многократно доказали это. Совсем недавно, в 1963 году, старый профессор Дарлингтон выпустил в Лондоне «Атлас хромосом», поместив на первой странице посвящение давнему другу Николаю Ивановичу Вавилову. Но и при жизни товарища он и остальные имели много случаев протянуть руку дружбы через океапы и границы. В пору разнузданной клеветы на СССР Баур и Гольдшмидт приехали в Ленинград на генетический съезд и там публично дали самую высокую оценку советской науке. Эрвин Баур гостеприимно сопровождал Вавилова в 1927 году по горным районам Германии. Герман Меллер по просьбе Вавилова несколько лет работал в Институте генетики Академии наук СССР и организовал там новую лабораторию, а по существу - дал толчок новому направлению генетики: исследованиям в области искусственного мутагенеза.

Не пожалел сил для русского друга и крупнейший знаток хлопчатника английский генетик-марксист Сидней Харланд. Несмотря на слабое здоровье, он приехал в 1933 году в Советский Союз и вместе с Вавиловым объехал все хлопкосеющие районы страны. Его доклад наркому земледелия СССР стал важным документом при перестройке советского хлопководства.

Специалист по экологии сельскохозяйственных растений итальянец Джироламо Ацци, чьи книги неоднократно переводились на русский язык, сам изучил русский, чтобы читать труды советских биологов, и прежде всего Вавилова. Работа русского растениевода, организовавшего в СССР так называемые географические посевы, увлекла Ацци, и он начал пропагандировать эту идею в масштабе планеты. Крупнейшие французские ботаники и генетики Шевалье и Вильморен также не раз подтверждали свою верность русскому коллеге. Когда Вавилов задумал посетить Алжир, Марокко и Сирию, им пришлось пустить в ход все свои связи, дойти до министров и президента республики, чтобы «красного профессора» впустили во французские колонии. В Англии так же энергично, хотя и с меньшим успехом, боролись за колониальные визы для Вавилова Сирил Дарлингтон и Джон Рассел. А крупнейший британский агроном Даниэль Холл рекомендовал избрать русского коллегу в члены Королевского общества в Лондоне.

Здесь названо лишь несколько иностранных друзей Николая Ивановича. По существу же, начиная с 1925 года, научный биологический мир земного шара полностью признает профессора Вавилова фигурой первого ранга. Эта оценка относилась не только к его личности, но и к тому высокому научному уровню, на котором оказались в эти годы руководимые им советская агрономия, ботаника, генетика, физиология и география культурных растений. После доклада на Пятом генетическом конгрессе в Берлине в сентябре 1927 года Николай Иванович, обычно склонный весьма скромно оценивать свои заслуги, не без удовлетворения сообщил жене: «Мы не очень сбоку». На самом деле доклад «Мировые центры сортовых богатств (генов) культурных растений» был принят изощренной аудиторией буквально с восторгом. Но полтора года спустя иностранные гости, прибывшие в Ленинград на Всероссийский съезд по генетике и селекции, констатировали, что советская наука пошла еще дальше. «Сейчас основные генетические работы печатаются на немецком, английском и русском языках, - заявил журналистам директор Берлинского института наследственности и селекции Эрвин Баур. - Но работы на русском языке быстро прогрессируют и даже превосходят научную литературу Запада». Еще более решительно сформулировал свое мнение делегат Финляндии доктор Федерлей: «Опубликованные в СССР труды по генетике и селекции превосходят работы, изданные в странах Запада».

Счастье? Да, это оно, нелегкое, напряженное счастье искателя, который понял, как много ему дано, и рад, что сведущие люди заметили его первые удачи. Но эпоха великих экспериментов вскоре вовлекла Николая Вавилова в опыт еще более поразительный. Через две недели после возвращения из Афганистана в письме к П. П. Подъяпольскому он мимоходом бросает: «Мотаюсь между Питером и Москвой. Заставили устраивать Всесоюзный институт прикладной ботаники. Выйдет из этого что или не выйдет, толком еще не знаю». Вавилов явно скромничал. Он отлично знал, что мощный институт, возникающий на месте небольшого Отдела прикладной ботаники, - как раз то учреждение, которое необходимо ему, чтобы осуществить наиболее заветные свои цели. О таком институте он мечтал еще пять лет назад, перебираясь из Саратова в Петроград. Но едва ли полагал, что когда-нибудь удастся организовать научный центр столь крупного масштаба. Открытие Всесоюзного института прикладной ботаники и новых культур превратилось в событие государственное.