Люди среди людей

Растениевод вынужден стать дипломатом. «Никогда не попадал в такой дипломатический круговорот, как здесь, - жалуется он Писареву. - Никто не верит, что- от нас может приехать ботаник собирать пшеницы. И все ищут причин более глубоких. А так как здесь клубок, то Вы поймете мое положение. Принимаю визиты, трачу тьму денег на сода-виски, коньяк, почти спился… Боги великие и малые, когда же я выберусь из Аддис-Абебы?!» Но выбраться можно, только будучи представленным ко двору одним из послов. Приходится снова и снова принимать приглашения и приглашать к себе «влиятельных» лиц.

Первым в гостиницу к «красному профессору» приехал предупрежденный госпожой Вильморен французский посол. Затем потянулись остальные. Прислали приглашение представитель Японии, посол Греции. Во встрече с английским послом Николай Иванович был заинтересован особо: все еще надеялся получить хотя бы транзитную визу в Судан и Египет. Этот визит, самый неприятный из всех, живописал он в дневнике с обычным своим лаконизмом и темпераментом: «Попытка… безуспешна. Слушают как рыбы. Приняли у министра [посла] Англии. Он видит, черт его дери, что перед ним [человек], не хуже его знающий Кембридж, - и все впустую». Кембриджские однокашники - ученый и чиновник, - как уже не раз случалось в подобных ситуациях, «общего языка не нашли».

С россиянами отношения тоже складывались не просто. Рядом с откровенными белогвардейцами (эти даже на рынке слушок пустили: «Не продавайте большевику зерно - сглазит») оказались в эмиграции честные интеллигентные люди, готовые помочь ученому земляку. Надо было за короткий срок разобраться, кто есть кто. «Клубок российских обывателей труден, - записывал Николай Иванович. - Есть сочувствующие, есть терпимые, есть обрезающие на ходу подметки, есть наследники престола… Все пестро, подозрительно… Отбитые жены. Ненависть друг к другу». Впрочем, он довольно быстро ориентировался в «клубке» и нашел себе действительно полезных и верных друзей.

Не столь проницательным оказался ученый, попав во дворец. Рас Тафари дважды приглашал русского в свои покои. В первый раз, когда посол Франции представил советского ботаника, беседа носила официальный характер. Рас получил в подарок переведенную на английский книгу Вавилова о центрах и новую Карту Земледелия СССР. Будущий император, очевидно, страдал подозрительностью в меньшей степени, чем аккредитованные при его дворе европейские дипломаты. Учёному из Советского Союза был обещан Открытый лист и высокий статут «Гостя Эфиопии». Еще через несколько дней последовало второе приглашение, на этот раз личное. В почтовой открытке с портретом раса Тафари, отправленной Писареву, Николай Иванович сообщил: «Имел две аудиенции в два с половиной часа. И обещал послать его Величеству книги на французском языке с программой большевиков, коей его Величество весьма заинтересован». В записных книжках аудиенция описана подробнее. Беседа шла с глазу на глаз, по-французски. Рас, опершись тонкими черными пальцами на стол, как зачарованный слушал рассказ о мировой войне, Распутине, отречении и аресте русского царя, о событиях Февральской и Октябрьской революций. Он выспрашивал подробности биографии Ленина, интересовался нотами Чичерина, почему переименовали Петроград, как идет жизнь в Советской России. Вопросам не было конца. Но в основном будущего императора интересовала судьба российской царской династии. Вечером в гостиничном номере, восстанавливая на память разговор во дворце, Вавилов резюмировал: «Впечатление от раса Тафари, как от человека, кое-что усвоившего и внутренне, и внешне от Европы, но не сильного волей. Это не Петр. Не почувствовал и мудрого политика».

Спустя несколько лет ученому пришлось убедиться в своей ошибке. Когда Муссолини бросил против нищей, полудикой страны свои танковые дивизии, император Хайле-Селасие I, бывший рас Тафари, показал себя энергичным военачальником и умным политиком. Он не только несколько раз отбивал атаки фашистских войск, но и сумел обратить против агрессора все мировое общественное мнение. Осенью 1935 года в Советском Союзе прокатилась волна митингов в защиту Абиссинии. Вавилов охотно и искренне выступал,на таких собраниях. Он даже написал для «Известий» большую статью об экспедиции в Эфиопию, статью, полную симпатий к народу-борцу и его руководителям. Что побуждало его делать подобные заявления? Только ли долг ученого-общественника? Думается, для Николая Ивановича было важно и другое: хотя странички абиссинского дневника остались неопубликованными, автору хотелось лично для себя пересмотреть прежние оценки, освободиться от давнего заблуждения. «Эфиопия представляет единственный остров среди огромного черного континента, еще борющийся за свое существование, - писал он. - Против него - вся современная техника вооружений, на стороне абиссинцев - горы, моральная сила и симпатии тех, кто против поработителей».